Любовь - это дофаминэргическая целеполагающая мотивация к формированию парных связей
31.12.2008 в 04:09
Пишет Адский Загадочник:Лазари
Наверное, так оно и есть, я самая младшая из всех. Правда, разницы нет никакой. Теперь ничей возраст значения не имеет. Для нас остановилось время. У нас нет возраста. Старше всех, конечно же, всё равно считается он. Лазарь. Я знала его сестер, особенно Марию. Помните, это она помазала Господа мирром, и вытерла ноги его волосами своими? С Марфой мы не виделись ни разу, а вот с Марией переписывались. Сейчас её уже давно с нами нет. Сейчас никого из того времени с нами нет. Столько тысячелетий прошло. Почти три. Это жестоко было с его стороны, мы это поняли уже давно. Но что нам остается делать? Жить. Хотя так хочется, наконец, успокоиться. Протухнуть. Истлеть. Сгинуть.
Мы не ведем счет времени. Зачем? Я уже забыла свой родной язык. Все забыли. Столько лет, столько переездов. Столько людей, стран, потерь, слез, надежд, отчаяния, ненависти, боли…
читать дальшеА зачем? Для чего? К чему?.. Ладно бы мы нужны были ему. Мы так и думали вначале, что нужны для каких-то высоких целей, ан нет. Он бросил нас на растерзание времени. Времени, которое не в силах с нами справиться. Брошенные. Оставленные. Забытые. Ни ему и никому не нужные. Даже друг другу. Нет, первую сотню лет казалось, всё вроде бы как ничего. Терпимо, необычно. Но прошло ещё две сотни лет и ещё два раза по столько…
Я пережила столько смертей. Похоронила стольких любимых. Выплакала столько слез… Разве это стоило всего пережитого? Нет, не стоило. Кого винить? Обвинять? Клеймить позором и ненавидеть? Его? Родителей? Себя?..
Когда это случилось, мне было около двенадцати лет, а может, и уже за двенадцать. Я тяжело заболела и умерла. Отец мой тогда был начальником синагоги, влиятельный был человек, уважаемый. В то время по стране ходил человек, называющий себя Сыном Божьим, обещанным Мессией. Он лечил людей и изгонял бесов. Отец мой отправился до него. Иисус - так звали того человека - успокоил отца, сказав: "Не бойся, только веруй". Отца же моего звали, э, дай Бог памяти, И... э, Иа… Иаир, если не ошибаюсь. Мне уже и, как выглядел он, не вспомнить… Рассказывали, что отец вернулся с Иисусом и его учениками, все вошли в спальню ко мне, к мертвой, и Христос взял меня за руки и произнес: "Талифа куми" - "Девица, тебе говорю, встань". Дальше понятно. Я ожила. Воскресла. Встала, словно и не умирала. А ведь мертвой была. Я до сих пор не забуду, как вошла в Черноту, и она поглотила меня. Растворила. Перемолола. Меня не стало. Я почувствовала, как исчезаю, а потом Чернота выплюнула меня. Часть меня. Я вернулась не вся. Где-то там осталась часть меня, быть может, и лучшая часть…
Радости, конечно, родительской не было конца и края. Они закатили гуляние на весь город. А спустя тридцать лет я хоронила и мать, и отца всё той же двенадцатилетней девочкой. Тогда я и поняла, что к чему. И всё ж наивно ждала развязки. Для чего-то ведь это ему было нужно? Я имею в виду Бога. Шли года. Сотни. Тысячи лет.
С сыном вдовы, первым воскрешенным, я встретилась сразу же после распятия Христа.
По прошествии стольких тысячелетий мы все воскрешенные, конечно же, всё друг о друге узнали. Сын вдовы был первым из нас, кто вслух в году так 1600-м признался, что хочет умереть. Что устал. Что вот уже на протяжении тысячи лет просит у Бога одного - вернуться в могилу, в гроб, в землю. "Ибо прах ты, и в прах возвратишься". Бог до сего дня игнорирует молитвы парня, а, впрочем, надежда никогда не умирает. Вот вера - это да. Моя вера умерла, и давно. Очень давно.
Последние пятьсот лет я боюсь в кого-то влюбляться. Боюсь заводить друзей. Детей. Домашнее животное… Знаете, скольких мужей, скольких детей, друзей, собак я хоронила?.. Сколько их умерло на моих глазах, на моих руках… Я заказывала тысячу гробов, обмывала тысячу любимых, просила, нет - вымаливала у собственных детей прощения за то, что остаюсь жить без них. Знаю, мне давно нужно было перестать кого-то любить. Кого-то заводить. Знаю. Понимаю. Но не могу. Я женщина, просто женщина, и я нуждаюсь в тепле, нуждаюсь в ласке, в сильном плече, в детях… Неужели из-за случившегося столько лет назад мне суждено мучиться?..
Никому не пожелаю такого. Не мочь умереть и хотеть умереть. Я проклинаю тот день. Здесь точно нет моей вины. Я уже столько всего передумала, сил нет.
Сестра Лазаря, Мария, до того, как скончаться, писала, что брат совсем плох. Ночует в гробнице, из которой его освободил Иисус. "Лазарь! Иди вон!" Что после того, как его шесть раз убивали первосвященники и саддукеи, Лазарь совсем разум потерял. Не говорит ни с кем. Молчит. Всех сторонится. Конечно, каково это быть столько раз убитым, испытать такую боль и… не умереть. Да и соседи, и горожане видят, что почём, вот и приходится нам, подобно Вечному Жиду, по Земле бродить. Бежать из страны в страну, из города в город. Потеряна наша родина навсегда. Где она? Какая именно? Там, где родилась? Или там, где могила первого ребенка? Или где?..
Я перенесла двадцать операций, чтобы превратить девчоночье двенадцатилетнее тело в более-менее женское. Не могла же я вечно оставаться взрослой женщиной-матерью в теле соплячки. Столько боли… Потом я поняла, что боль от хирургических инструментов ничто по сравнению с потерями. А потери неслись одна за другой. И всегда в бегстве, всегда под подозрением. Нас убить невозможно. Как можно убить труп? Ну и что, что воскресили? Труп, хоть ты его завоскрешай, всё равно останется трупом. Живым, правда, трупом. Потому что оттуда просто так не отпускают. Там остается часть тебя, живая часть тебя. Ты возвращаешься к жизни - мертвым. Мне удалось восстановить себя маленько. Лазарю - нет. Он превратился в самый настоящий труп. Чудовище, лишенное жизни. Живого. Он сошел с ума. Оставил нас. Он заживо похоронил себя, потому что не смог смириться. Он увидел, как погиб его народ. Он бежал к необрезанным, он смотрел, как побеждает грех, как меняется жизнь…
Самолеты, автомобили, электростанции… добили его. Я даже и не знаю, где он похоронил себя. Не знаю, как он терпит ежеминутное умирание. Там ведь под землей, в гробу, он снова и снова задыхается и… задыхается, и… продолжает жить. Молится ли он до сих пор Богу? Иисусу? Лазарь никогда не высказывал своего мнения. Он почти не разговаривал с нами, так, изредка. Поэтому, что у него там варилось в голове, ни я, никто не знает. Умри, даст Бог тебе, Лазарь. Умри, наконец, ты это заслужил. А мы за тебя пойдем дальше, может, где-нибудь там нам хоть что-то, но станет ясно…
У сына вдовы никогда никого не было. Он спал со всеми без разбора и никого никогда не любил. Он бы и на меня залез, если бы не боялся. Как-то, не помню, в каком году, на территории, кажется, Палестины, он попытался изнасиловать меня, так я ему показала, кто ловчее и грознее. Увернулась от него, выхватила из волос шпильку и, не долго думая, вонзила ему между ног в район паха. Этого мне показалась мало, схватив подлеца за шею, сдавила горло, что есть силы. Жизнь, спасибо, научила, как постоять за себя.
"Ещё полезешь, лишишься удовольствий навсегда, понял?" - прошептала я в его ухо. Он мычал от боли, а потом завалился на пол и завертелся волчком.
"Я же шутил", - заплакал он.
Мне, когда он позже откровенно признался, что не может никого полюбить, а хочет, очень хочет, стало жалко его. Я обняла его и позволила заснуть на груди. Он искренне плакал и рассказывал, как сильно любил мать. Как не мог без неё ни дня, а потом после воскрешения всё куда-то пропало. "Я даже на похоронах не плакал, выдавливал из себя слезы. Что с нами случилось? Почему? Почему мы должны гнить вечно, не умирая? Почему?" Теперь он плакал по-настоящему, и я простила ему всё. Хотя знала, что природа возьмет верх над ним. Природа мертвеца. Природа трупа. Природа восставшего из небытия.
Мы вместе строили планы на будущее, я учила его любить. Он как-то признался, что вроде бы что-то испытывает ко мне. Это было еще только в начале бесконечности. В самом её начале. Триста-четыреста лет после воскрешения.
Потом наши пути разошлись.
Я полюбила прекрасного человека, мы познакомились в цирке, где я работала воздушной гимнасткой. А сын вдовы решил пойти на флот. "Может, утону и буду лежать на дне океана, пока не выпью весь". Я пожелала ему смерти от всей души.
Скажу, что мне порой кажется: именно душу мы и оставили там. Что воскресли без неё. Но внутри меня душа живет. Я чувствую её, особенно когда она болит. А может, это потому, что я была тогда ребенком?..
С Нико, так звали моего первого мужчину, мы прожили счастливых тридцать пять лет. Я родила ему сначала мальчика, а потом двух девочек-близняшек. Нико нравилось, что я не старею. Со временем, правда, он начал бояться, что меня может не устраивать его старое тело, но я его успокоила. Мы любили друг друга - чисто, открыто, бережно. Когда же дочери стали выглядеть старше меня, я испугалась. Они задавали много вопросов, спрашивали, почему так, а я не могла им ничего ответить. И я врала. Врала, как могла. Этим и навлекла на себя гнев детей. Когда от инфаркта умер Нико, девочкам было за двадцать. Они бросили меня. Даже не оставили адреса. Только сын поддерживал со мной связь, пока не умер на моих руках в 65 лет от кровоизлияния. Девочки мои, я нашла их в России, когда им было по сорок лет, не узнали меня. В 46 умерла Мелиса, сгорела во время пожара в котельной, где работала. А семь лет спустя Ами задушил маньяк, которого так и не поймали.
Я могу рассказывать без конца обо всех своих детях, о мужьях, о жизнях, полных страданий. Я проживала сотни - тысячи жизней. Меняла людей и семьи, мужей, детей, работу, увлечения… Меняла себя.
Я была счастлива и любима… Была принцессой и поварихой, рабыней и владелицей казино… Была всем, и, и всё бы ничего, если бы не "но" - всегда и везде, со всеми и всюду я врала. Врала, чтобы не делать больно ни себе, ни близким. Врала, чтобы оставаться с любимыми любимой. Врала, чтобы оставаться человеком. Женщиной.
И при всём этом я медленно гнила. Мучилась от своих ран и болезней. Жила.
Спустя неизвестно сколько времени, больше тысячи - это точно, сын вдовы разыскал меня. Когда я его увидела, я заплакала. Я не узнала его. Передо мной стоял не человек. Да, дышал, да, моргал…
- Ты? - всё, что смогла произнести я.
- Я знаю, - всё, что произнес он, после чего рухнул на пол возле моих ног без сознания.
Он спал сутки. Я обмыла его. Господи, всё тело у него было в дырках от язв. Страшные язвы истекали черной кровью и зеленым гноем. У него больше не было носа и пениса. Не было волос, ушей и большинства пальцев на руках и ногах. А когда он, наконец, пришел в себя и заговорил, я увидела, что у него нет ещё и зубов, а рот…
- Это болезнь третьего тысячелетия. Круче СПИДа, - и он улыбнулся, как мог. - Видишь во рту у меня эти наросты? Это неизвестный природе и медицине грибок. Не дай Бог, тебе узнать, каков он в действии. Такую боль не передать. Он сжирает меня. По кусочку.
- Но как? Откуда ты его?..
- Сначала я подцепил СПИД. Мне казалось, я любил того человека. Мы встретились в Лондоне. А потом был ещё один, и ещё несколько и, всех их, мне казалось, я любил. По-своему любил. Честно, в Англии за двадцать лет я менял партнеров, ну, в среднем по десять в неделю. Мужчина, женщина - без разницы. Ты же знаешь меня. Потом были анализы - положительные. Я скрывался. Перебрался в Индию. Скитался, подыхая от заразы, по горам - Шамбалу хотел найти. И нашел.
- Нашел?
- Я знаю. Я встретил Его.
- Говори нормально, без всяких там загадок, кого?
- Ну, Бога, конечно. Кого ещё. И Он ответил на мой вопрос.
- О нас?
- Да. Он сказал, что мы - пример всем жителям Земли. Пускай посмотрят, до чего доводит вечная жизнь. Каков результат воскрешения из мертвых. Чтобы, мол, люди знали, что им выбирать. Бог опять дает человечеству право выбора. Самостоятельного выбора. Да здравствует свобода воли. Мы - что-то вроде подопытных кроликов. Что-то вроде экспериментального материала. И эксперимент, Господь обнадежил, подходит к концу. Радуйся, сестра, мы доживаем последние дни последнего тысячелетия.
- Как?
- По окончании опытов результат будет выставлен на всеобщее обозрение. Мы - все, что от нас останется после третьего тысячелетия - будем представлены пред человечеством. Оно увидит нас - людей, которые заставили вечность встать на колени.
Бог соблаговолил даже показать мне нас, какими мы будем. Мы будем живыми ранами. Живыми обрубками. Сплошными язвами и болезнями. Сплошным комком боли - пульсирующим, агонизирующим, жаждущим смерти и… Мы будем жить - в пример человеку, жаждущему вечной жизни. Мы будем жить. Потому что Иисус сказал: "И всякий живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли сему?"
- Евангелие от Иоанна?
- Так точно. Глава одиннадцатая, стих 26-й синодального перевода, - тут сын вдовы закашлял и не переставал кашлять до тех пор, пока его не вырвало. Сгусток на полу был куском легкого.
- О, Боже.
- Ты - молоток, держишься, - прошептал он, вытирая испачканный кровью и слизью рот.
- Ага, это на первый взгляд, знал бы ты, что у меня внутри. Я уже давно не я, а заслуга пластической медицины. Всё, что у меня моего, - это только больное сердце и душа, да ещё язык. Всё остальное - не моё.
- Бедняжка, значит, скоро и тебя постигнет такая же участь, дочь Иаира. Готовься.
- Я всегда была к этому готова. А что с Лазарем, ты не знаешь?
- Бог показал мне его - решето.
- Как?
- Его тело насквозь проели черви и прочая земляная дрянь. Лазарь слеп, глух, у него не осталось ни кожи, ни органов. Скелет. Живой скелет, представляешь? - и он снова закашлял.
- Ты так всего себя выблюешь.
- Кхы, кхы, ты, кхы, права, - и на полу опять появился кусок его внутренностей.
- Наши мучения не прошли даром. Получается, так?
- Не знаю.
- Вскоре Бог использует нас по назначению.
- Вот именно, использует. Он всех использует по назначению! Всех!
- Что ты предлагаешь? Мы же сами ждали, когда он вспомнит о нас. Это наша миссия. Наша…
- Ты как хочешь, а я не собираюсь быть выставочным экспонатом в его музее. Не хочу. Навыставлялся. Пускай ищет других подопытных. Я ухожу.
- Куда?
- Для начала попробую ещё раз кремироваться.
- Это у тебя уже будет какой раз? Двадцатый? Нет? Сто двадцатый? Он не даст нам. Мы его. В исполнение воли его. Для этого мы тут. Для этого мы воскресали.
- Прекрати. Не хочу больше о нем ничего слышать. Я найду способ не попасться ему в руки, поверь мне.
- Это невозможно. Это наш удел. Наша обязанность. Предназначение…
- Я ухожу. Прости.
И сын вдовы ушел. Я слышала, как он кашлял в подъезде. Я прокричала ему: "Вернись", но он, конечно же, не вернулся. Даже не хлопнул на прощанье железной дверью.
С тех пор прошло уже без малого двести лет. Последние строчки, которые вы читаете, я писала на протяжении этих самых долгих и мучительных лет. У меня больше нет ног, нет рук, я пишу, зажав карандаш в зубах. А зубы крошатся. И вижу я только одним глазом и только, когда полная луна. У меня букет самых разнообразных болезней, особенно по женской части. В общем, этого и следовало ожидать. Разлагаясь, протухая - живу. Врачи пытались мне как-то помочь - без толку. Говорят, у меня проказа. Поместили в лепрозорий и ждут моей смерти. Наивные, я переживу ещё ваших внуков. И внуков ваших внуков.
Я стала жутко желать встречи с сыном вдовы. Он снится мне каждую ночь. А что если ему и впрямь удалось скрыться от него. Удалось умереть. Я завидую ему. Я жалею, что не догнала его тогда - двести с копейками лет тому назад. Жалею. Зову его. Кричу - а у самой и языка-то давно нет. А недавно мне приснилось детство. Я уже тысячу лет не видела снов из детства. А вчера приходили какие-то люди и сказали, что завтра меня повезут в какое-то место.
"Пускай все посмотрят на это", - это последние слова, которые мне посчастливилось услышать до того, как я оглохла совсем.
- И вытащите из этого куска мяса карандаш. Смотреть больно.
URL записи"…развяжите его, пусть идет".
От Иоанна 11:44.
От Иоанна 11:44.
Наверное, так оно и есть, я самая младшая из всех. Правда, разницы нет никакой. Теперь ничей возраст значения не имеет. Для нас остановилось время. У нас нет возраста. Старше всех, конечно же, всё равно считается он. Лазарь. Я знала его сестер, особенно Марию. Помните, это она помазала Господа мирром, и вытерла ноги его волосами своими? С Марфой мы не виделись ни разу, а вот с Марией переписывались. Сейчас её уже давно с нами нет. Сейчас никого из того времени с нами нет. Столько тысячелетий прошло. Почти три. Это жестоко было с его стороны, мы это поняли уже давно. Но что нам остается делать? Жить. Хотя так хочется, наконец, успокоиться. Протухнуть. Истлеть. Сгинуть.
Мы не ведем счет времени. Зачем? Я уже забыла свой родной язык. Все забыли. Столько лет, столько переездов. Столько людей, стран, потерь, слез, надежд, отчаяния, ненависти, боли…
читать дальшеА зачем? Для чего? К чему?.. Ладно бы мы нужны были ему. Мы так и думали вначале, что нужны для каких-то высоких целей, ан нет. Он бросил нас на растерзание времени. Времени, которое не в силах с нами справиться. Брошенные. Оставленные. Забытые. Ни ему и никому не нужные. Даже друг другу. Нет, первую сотню лет казалось, всё вроде бы как ничего. Терпимо, необычно. Но прошло ещё две сотни лет и ещё два раза по столько…
Я пережила столько смертей. Похоронила стольких любимых. Выплакала столько слез… Разве это стоило всего пережитого? Нет, не стоило. Кого винить? Обвинять? Клеймить позором и ненавидеть? Его? Родителей? Себя?..
Когда это случилось, мне было около двенадцати лет, а может, и уже за двенадцать. Я тяжело заболела и умерла. Отец мой тогда был начальником синагоги, влиятельный был человек, уважаемый. В то время по стране ходил человек, называющий себя Сыном Божьим, обещанным Мессией. Он лечил людей и изгонял бесов. Отец мой отправился до него. Иисус - так звали того человека - успокоил отца, сказав: "Не бойся, только веруй". Отца же моего звали, э, дай Бог памяти, И... э, Иа… Иаир, если не ошибаюсь. Мне уже и, как выглядел он, не вспомнить… Рассказывали, что отец вернулся с Иисусом и его учениками, все вошли в спальню ко мне, к мертвой, и Христос взял меня за руки и произнес: "Талифа куми" - "Девица, тебе говорю, встань". Дальше понятно. Я ожила. Воскресла. Встала, словно и не умирала. А ведь мертвой была. Я до сих пор не забуду, как вошла в Черноту, и она поглотила меня. Растворила. Перемолола. Меня не стало. Я почувствовала, как исчезаю, а потом Чернота выплюнула меня. Часть меня. Я вернулась не вся. Где-то там осталась часть меня, быть может, и лучшая часть…
Радости, конечно, родительской не было конца и края. Они закатили гуляние на весь город. А спустя тридцать лет я хоронила и мать, и отца всё той же двенадцатилетней девочкой. Тогда я и поняла, что к чему. И всё ж наивно ждала развязки. Для чего-то ведь это ему было нужно? Я имею в виду Бога. Шли года. Сотни. Тысячи лет.
С сыном вдовы, первым воскрешенным, я встретилась сразу же после распятия Христа.
По прошествии стольких тысячелетий мы все воскрешенные, конечно же, всё друг о друге узнали. Сын вдовы был первым из нас, кто вслух в году так 1600-м признался, что хочет умереть. Что устал. Что вот уже на протяжении тысячи лет просит у Бога одного - вернуться в могилу, в гроб, в землю. "Ибо прах ты, и в прах возвратишься". Бог до сего дня игнорирует молитвы парня, а, впрочем, надежда никогда не умирает. Вот вера - это да. Моя вера умерла, и давно. Очень давно.
Последние пятьсот лет я боюсь в кого-то влюбляться. Боюсь заводить друзей. Детей. Домашнее животное… Знаете, скольких мужей, скольких детей, друзей, собак я хоронила?.. Сколько их умерло на моих глазах, на моих руках… Я заказывала тысячу гробов, обмывала тысячу любимых, просила, нет - вымаливала у собственных детей прощения за то, что остаюсь жить без них. Знаю, мне давно нужно было перестать кого-то любить. Кого-то заводить. Знаю. Понимаю. Но не могу. Я женщина, просто женщина, и я нуждаюсь в тепле, нуждаюсь в ласке, в сильном плече, в детях… Неужели из-за случившегося столько лет назад мне суждено мучиться?..
Никому не пожелаю такого. Не мочь умереть и хотеть умереть. Я проклинаю тот день. Здесь точно нет моей вины. Я уже столько всего передумала, сил нет.
Сестра Лазаря, Мария, до того, как скончаться, писала, что брат совсем плох. Ночует в гробнице, из которой его освободил Иисус. "Лазарь! Иди вон!" Что после того, как его шесть раз убивали первосвященники и саддукеи, Лазарь совсем разум потерял. Не говорит ни с кем. Молчит. Всех сторонится. Конечно, каково это быть столько раз убитым, испытать такую боль и… не умереть. Да и соседи, и горожане видят, что почём, вот и приходится нам, подобно Вечному Жиду, по Земле бродить. Бежать из страны в страну, из города в город. Потеряна наша родина навсегда. Где она? Какая именно? Там, где родилась? Или там, где могила первого ребенка? Или где?..
Я перенесла двадцать операций, чтобы превратить девчоночье двенадцатилетнее тело в более-менее женское. Не могла же я вечно оставаться взрослой женщиной-матерью в теле соплячки. Столько боли… Потом я поняла, что боль от хирургических инструментов ничто по сравнению с потерями. А потери неслись одна за другой. И всегда в бегстве, всегда под подозрением. Нас убить невозможно. Как можно убить труп? Ну и что, что воскресили? Труп, хоть ты его завоскрешай, всё равно останется трупом. Живым, правда, трупом. Потому что оттуда просто так не отпускают. Там остается часть тебя, живая часть тебя. Ты возвращаешься к жизни - мертвым. Мне удалось восстановить себя маленько. Лазарю - нет. Он превратился в самый настоящий труп. Чудовище, лишенное жизни. Живого. Он сошел с ума. Оставил нас. Он заживо похоронил себя, потому что не смог смириться. Он увидел, как погиб его народ. Он бежал к необрезанным, он смотрел, как побеждает грех, как меняется жизнь…
Самолеты, автомобили, электростанции… добили его. Я даже и не знаю, где он похоронил себя. Не знаю, как он терпит ежеминутное умирание. Там ведь под землей, в гробу, он снова и снова задыхается и… задыхается, и… продолжает жить. Молится ли он до сих пор Богу? Иисусу? Лазарь никогда не высказывал своего мнения. Он почти не разговаривал с нами, так, изредка. Поэтому, что у него там варилось в голове, ни я, никто не знает. Умри, даст Бог тебе, Лазарь. Умри, наконец, ты это заслужил. А мы за тебя пойдем дальше, может, где-нибудь там нам хоть что-то, но станет ясно…
У сына вдовы никогда никого не было. Он спал со всеми без разбора и никого никогда не любил. Он бы и на меня залез, если бы не боялся. Как-то, не помню, в каком году, на территории, кажется, Палестины, он попытался изнасиловать меня, так я ему показала, кто ловчее и грознее. Увернулась от него, выхватила из волос шпильку и, не долго думая, вонзила ему между ног в район паха. Этого мне показалась мало, схватив подлеца за шею, сдавила горло, что есть силы. Жизнь, спасибо, научила, как постоять за себя.
"Ещё полезешь, лишишься удовольствий навсегда, понял?" - прошептала я в его ухо. Он мычал от боли, а потом завалился на пол и завертелся волчком.
"Я же шутил", - заплакал он.
Мне, когда он позже откровенно признался, что не может никого полюбить, а хочет, очень хочет, стало жалко его. Я обняла его и позволила заснуть на груди. Он искренне плакал и рассказывал, как сильно любил мать. Как не мог без неё ни дня, а потом после воскрешения всё куда-то пропало. "Я даже на похоронах не плакал, выдавливал из себя слезы. Что с нами случилось? Почему? Почему мы должны гнить вечно, не умирая? Почему?" Теперь он плакал по-настоящему, и я простила ему всё. Хотя знала, что природа возьмет верх над ним. Природа мертвеца. Природа трупа. Природа восставшего из небытия.
Мы вместе строили планы на будущее, я учила его любить. Он как-то признался, что вроде бы что-то испытывает ко мне. Это было еще только в начале бесконечности. В самом её начале. Триста-четыреста лет после воскрешения.
Потом наши пути разошлись.
Я полюбила прекрасного человека, мы познакомились в цирке, где я работала воздушной гимнасткой. А сын вдовы решил пойти на флот. "Может, утону и буду лежать на дне океана, пока не выпью весь". Я пожелала ему смерти от всей души.
Скажу, что мне порой кажется: именно душу мы и оставили там. Что воскресли без неё. Но внутри меня душа живет. Я чувствую её, особенно когда она болит. А может, это потому, что я была тогда ребенком?..
С Нико, так звали моего первого мужчину, мы прожили счастливых тридцать пять лет. Я родила ему сначала мальчика, а потом двух девочек-близняшек. Нико нравилось, что я не старею. Со временем, правда, он начал бояться, что меня может не устраивать его старое тело, но я его успокоила. Мы любили друг друга - чисто, открыто, бережно. Когда же дочери стали выглядеть старше меня, я испугалась. Они задавали много вопросов, спрашивали, почему так, а я не могла им ничего ответить. И я врала. Врала, как могла. Этим и навлекла на себя гнев детей. Когда от инфаркта умер Нико, девочкам было за двадцать. Они бросили меня. Даже не оставили адреса. Только сын поддерживал со мной связь, пока не умер на моих руках в 65 лет от кровоизлияния. Девочки мои, я нашла их в России, когда им было по сорок лет, не узнали меня. В 46 умерла Мелиса, сгорела во время пожара в котельной, где работала. А семь лет спустя Ами задушил маньяк, которого так и не поймали.
Я могу рассказывать без конца обо всех своих детях, о мужьях, о жизнях, полных страданий. Я проживала сотни - тысячи жизней. Меняла людей и семьи, мужей, детей, работу, увлечения… Меняла себя.
Я была счастлива и любима… Была принцессой и поварихой, рабыней и владелицей казино… Была всем, и, и всё бы ничего, если бы не "но" - всегда и везде, со всеми и всюду я врала. Врала, чтобы не делать больно ни себе, ни близким. Врала, чтобы оставаться с любимыми любимой. Врала, чтобы оставаться человеком. Женщиной.
И при всём этом я медленно гнила. Мучилась от своих ран и болезней. Жила.
Спустя неизвестно сколько времени, больше тысячи - это точно, сын вдовы разыскал меня. Когда я его увидела, я заплакала. Я не узнала его. Передо мной стоял не человек. Да, дышал, да, моргал…
- Ты? - всё, что смогла произнести я.
- Я знаю, - всё, что произнес он, после чего рухнул на пол возле моих ног без сознания.
Он спал сутки. Я обмыла его. Господи, всё тело у него было в дырках от язв. Страшные язвы истекали черной кровью и зеленым гноем. У него больше не было носа и пениса. Не было волос, ушей и большинства пальцев на руках и ногах. А когда он, наконец, пришел в себя и заговорил, я увидела, что у него нет ещё и зубов, а рот…
- Это болезнь третьего тысячелетия. Круче СПИДа, - и он улыбнулся, как мог. - Видишь во рту у меня эти наросты? Это неизвестный природе и медицине грибок. Не дай Бог, тебе узнать, каков он в действии. Такую боль не передать. Он сжирает меня. По кусочку.
- Но как? Откуда ты его?..
- Сначала я подцепил СПИД. Мне казалось, я любил того человека. Мы встретились в Лондоне. А потом был ещё один, и ещё несколько и, всех их, мне казалось, я любил. По-своему любил. Честно, в Англии за двадцать лет я менял партнеров, ну, в среднем по десять в неделю. Мужчина, женщина - без разницы. Ты же знаешь меня. Потом были анализы - положительные. Я скрывался. Перебрался в Индию. Скитался, подыхая от заразы, по горам - Шамбалу хотел найти. И нашел.
- Нашел?
- Я знаю. Я встретил Его.
- Говори нормально, без всяких там загадок, кого?
- Ну, Бога, конечно. Кого ещё. И Он ответил на мой вопрос.
- О нас?
- Да. Он сказал, что мы - пример всем жителям Земли. Пускай посмотрят, до чего доводит вечная жизнь. Каков результат воскрешения из мертвых. Чтобы, мол, люди знали, что им выбирать. Бог опять дает человечеству право выбора. Самостоятельного выбора. Да здравствует свобода воли. Мы - что-то вроде подопытных кроликов. Что-то вроде экспериментального материала. И эксперимент, Господь обнадежил, подходит к концу. Радуйся, сестра, мы доживаем последние дни последнего тысячелетия.
- Как?
- По окончании опытов результат будет выставлен на всеобщее обозрение. Мы - все, что от нас останется после третьего тысячелетия - будем представлены пред человечеством. Оно увидит нас - людей, которые заставили вечность встать на колени.
Бог соблаговолил даже показать мне нас, какими мы будем. Мы будем живыми ранами. Живыми обрубками. Сплошными язвами и болезнями. Сплошным комком боли - пульсирующим, агонизирующим, жаждущим смерти и… Мы будем жить - в пример человеку, жаждущему вечной жизни. Мы будем жить. Потому что Иисус сказал: "И всякий живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли сему?"
- Евангелие от Иоанна?
- Так точно. Глава одиннадцатая, стих 26-й синодального перевода, - тут сын вдовы закашлял и не переставал кашлять до тех пор, пока его не вырвало. Сгусток на полу был куском легкого.
- О, Боже.
- Ты - молоток, держишься, - прошептал он, вытирая испачканный кровью и слизью рот.
- Ага, это на первый взгляд, знал бы ты, что у меня внутри. Я уже давно не я, а заслуга пластической медицины. Всё, что у меня моего, - это только больное сердце и душа, да ещё язык. Всё остальное - не моё.
- Бедняжка, значит, скоро и тебя постигнет такая же участь, дочь Иаира. Готовься.
- Я всегда была к этому готова. А что с Лазарем, ты не знаешь?
- Бог показал мне его - решето.
- Как?
- Его тело насквозь проели черви и прочая земляная дрянь. Лазарь слеп, глух, у него не осталось ни кожи, ни органов. Скелет. Живой скелет, представляешь? - и он снова закашлял.
- Ты так всего себя выблюешь.
- Кхы, кхы, ты, кхы, права, - и на полу опять появился кусок его внутренностей.
- Наши мучения не прошли даром. Получается, так?
- Не знаю.
- Вскоре Бог использует нас по назначению.
- Вот именно, использует. Он всех использует по назначению! Всех!
- Что ты предлагаешь? Мы же сами ждали, когда он вспомнит о нас. Это наша миссия. Наша…
- Ты как хочешь, а я не собираюсь быть выставочным экспонатом в его музее. Не хочу. Навыставлялся. Пускай ищет других подопытных. Я ухожу.
- Куда?
- Для начала попробую ещё раз кремироваться.
- Это у тебя уже будет какой раз? Двадцатый? Нет? Сто двадцатый? Он не даст нам. Мы его. В исполнение воли его. Для этого мы тут. Для этого мы воскресали.
- Прекрати. Не хочу больше о нем ничего слышать. Я найду способ не попасться ему в руки, поверь мне.
- Это невозможно. Это наш удел. Наша обязанность. Предназначение…
- Я ухожу. Прости.
И сын вдовы ушел. Я слышала, как он кашлял в подъезде. Я прокричала ему: "Вернись", но он, конечно же, не вернулся. Даже не хлопнул на прощанье железной дверью.
С тех пор прошло уже без малого двести лет. Последние строчки, которые вы читаете, я писала на протяжении этих самых долгих и мучительных лет. У меня больше нет ног, нет рук, я пишу, зажав карандаш в зубах. А зубы крошатся. И вижу я только одним глазом и только, когда полная луна. У меня букет самых разнообразных болезней, особенно по женской части. В общем, этого и следовало ожидать. Разлагаясь, протухая - живу. Врачи пытались мне как-то помочь - без толку. Говорят, у меня проказа. Поместили в лепрозорий и ждут моей смерти. Наивные, я переживу ещё ваших внуков. И внуков ваших внуков.
Я стала жутко желать встречи с сыном вдовы. Он снится мне каждую ночь. А что если ему и впрямь удалось скрыться от него. Удалось умереть. Я завидую ему. Я жалею, что не догнала его тогда - двести с копейками лет тому назад. Жалею. Зову его. Кричу - а у самой и языка-то давно нет. А недавно мне приснилось детство. Я уже тысячу лет не видела снов из детства. А вчера приходили какие-то люди и сказали, что завтра меня повезут в какое-то место.
"Пускай все посмотрят на это", - это последние слова, которые мне посчастливилось услышать до того, как я оглохла совсем.
- И вытащите из этого куска мяса карандаш. Смотреть больно.
Автор: Игорь Корниенко.
@темы: Цитаты