[Bercut_bird]

15.07.2011 в 08:10

Пишет  Сурт:

Про шестое чувство
У муравья вообще много поводов для того, чтобы смотреть на человека сверху вниз. Муравейник патологически трудолюбив, скромен и высочайше организован. Муравейники иногда достигают миллионов особей, но над землей торчит лишь небольшой холмик: высотой своих сооружений эти насекомые не меряются. Муравьиная царица умопомрачительно целомудренна: она только один раз вступает в половую связь, а потом рожает всю оставшуюся жизнь, экономно расходуя полученную во время брачного полета сперму, – десять, пятнадцать, двадцать лет. Каждый муравей (точнее, муравьиха, потому что муравейник – это бабье царство) служит всеобщему делу, его карьера предопределена: молодые ухаживают за самкой и расплодом, находясь в самом сердце муравейника. Потом их переводят в фуражиры или солдаты, бросая на самые дальние рубежи контролируемой семьей территории. Затем всю оставшуюся жизнь муравей по роду своей деятельности снова приближается к гнезду. Остатки дней престарелые насекомые проводят сторожами или чистильщиками помещений. И вся эта муравьиная дисциплина железобетонна, в ней нет ни малейших признаков демократии. Тоталитаризм муравейника настолько совершенен, что некоторые ученые даже предполагали, что его надо рассматривать как единый живой организм, в котором отдельная особь – это нечто вроде руки или ноги, не имеющей биологической самостоятельности.

«Как только верховная самка слабеет, это тут же становится известно всему муравейнику. И запретить экстремистские речи муравьиная власть не в силах»
Но иногда, очень редко, с муравейником происходит вот что. К царице приходят рабочие особи и безжалостно ее убивают. А на место свергнутой власти приходит новая – одна из рабочих самок, которая сбрасывает с себя обет безбрачия. Причем во время этого «дворцового переворота» осведомленность о происходящем демонстрирует весь муравейник. Жизнь в нем ненадолго замирает, все особи до единой явно в курсе перемен.

Но как такое может быть? Ученые много лет наблюдали за поведением муравьев, но визуальных признаков внутреннего общения обнаружили немного: постукивание передними лапками по голове товарища («Дай пожрать!») – вот, собственно, и все. Некоторые виды муравьев еще издают стрекочущие звуки – но их явно недостаточно для оповещения миллионов своих собратьев.

И вот тут мы снова возвращаемся к нашему рыжему лесному муравью, который улыбается нам своей снисходительной муравьиной улыбкой: «Чувак, да ты чего – и вправду не знаешь, что такое трофаллаксис?!»

Трофаллаксис – это вот что. Это когда сообщество живых организмов знает о себе все без всякого общения. Это некая безошибочная коллективная интуиция, самоинформирующий социальный механизм, который невозможно уничтожить никакими политическими усилиями. Это когда муравейник все чувствует, и ничего ты с этим не поделаешь.

Муравейник поглощает информацию в прямом смысле этого слова – он ее ест. Вместе с пищей, которой муравьи обмениваются между собой, они передают друг другу феромоны: феро – нести, омон – побуждать, вызывать. Это такая секреция, которую вырабатывают некоторые живые существа для обеспечения химической коммуникации в рамках одного вида. Желудок у муравьев тоже коллективный. По первому требованию одна особь отрыгивает пищу и кормит ею другую. Вместе с ней она передает ключевую информацию о состоянии всего муравейника, которую царица спускает сверху вниз при помощи своих феромонов, попадающих в общую «информационную среду» во время кормления ею личинок.

Врать биология еще не научилась. Как только верховная самка слабеет, это тут же становится известно всему муравейнику. И запретить экстремистские речи муравьиная власть не в силах. Это человек может назвать правду кривдой и карать за неблагонамеренные слова и даже мысли. В случае с муравьями правда – это продукт питания. Если бы муравьиная царица могла запретить всем своим подданным знать правду, то весь муравейник просто в тот же день умер бы от голода.

Лет десять назад, когда я еще не интересовался муравьями и понятия не имел, что такое трофаллаксис, я как-то раз имел сеанс общения с одним старым тюремным надзирателем. Он незадолго до этого вышел на пенсию и чувствовал себя как человек, который только что освободился: «Чем мы отличаемся от наших подопечных? – шутил надзиратель. – Только тем, что они сидят в тюрьме по приговору, а мы сидим в тюрьме по договору».

Так вот – этот древний, как его профессия, старик гнал мне тогда шнягу про шестьдесят шестое чувство у осужденных.

– Я тебе клянусь, летом 1991 года они знали, что произойдет революция! – говорил мне отставной тюремщик абсолютно на трезвую голову. – Осужденные стали борзеть, они стали чаще болеть, даже те, кому по УДО недолго оставалось, начали вести себя как конченые рецидивисты.

«Даже если отрубится Интернет, взорвется Останкино и встанут все типографии страны – от нас ничего невозможно скрыть»
– Ну, тогда всем было уже понятно, что чего-то такое произойдет. Наверное, телевизора просто насмотрелись, вот и зашелестели.

– Да какого телевизора!? Это же колония строгого режима, 1991 год. У нас и прессу-то получить можно было не всякую. И воры в нашей колонии власти вообще не имели. Я тебе правду говорю – они знали, они чувствовали.

Не знаю, стоит ли верить старику, но иногда мне и самому кажется, что с тех пор как человек доверил процесс коммуникации наскальным рисункам, графическим знакам, битам и байтам, он утратил другие, более надежные формы общения – что-то вроде муравьиного трофаллаксиса. Но утратил не до конца. Иначе что мы имеем в виду, когда говорим «идея носится в воздухе», «как-то все не так...», «задницей чую – грядут большие перемены!»?

Вот и сейчас. Вроде в стране налицо критическая масса благополучия. Даже в самых нищих регионах уже совсем не та нищета, которая была 10–15 лет назад. Поголовье автомобилей увеличивается, средний размер взятки растет, ВВП, Олимпиада, Сколково, чемпионат мира по футболу. Живи и работай, хорошая жизнь!

Но травит, травит наши организмы какой-то проклятый феромон – неведомый, но действующий безотказно. В 90-е не травил, а теперь – травит. Все, кто хоть немного политически задумчив, от миллиардера до пенсионера, уже в курсе, что страна идет куда-то не туда и долго это «хорошо» не продержится, обязательно скоро будет плохо.

Лично у меня это чувство формируется даже не в голове. Оно зарождается где-то в нижней части живота, потом поднимается все выше, создает в желудке ощущение какой-то отравленности, потом проходит через сердце, поднимается по горлу и окончательно оформляется в виде отчетливого ощущения тошноты. Кстати, вот еще некоторые выражения из тех времен, когда люди общались не словами, а едой: «я сыт всем этим по горло!», «мне от всего этого уже блевать хочется!». Кто знает, может, именно чувство страшной тошноты гонит муравьев в логово царицы менять власть. Поменяли – и все, отпустило, начал действовать новый феромон, свежий и сильный.

Вот только не надо опровергать мою теорию человеческого трофаллаксиса с научных позиций. Я ее не утверждаю, я ее всего лишь подозреваю. И я обращаюсь к тем, кто там, наверху, уже второе десятилетие что-то рожает. Имейте в виду мое скромное ненаучное наблюдение: МУРАВЕЙНИК ВСЕ ЧУВСТВУЕТ. Даже человеческий. Абсолютно все и всегда. Даже если отрубится Интернет, взорвется Останкино и встанут все типографии страны – от нас ничего невозможно скрыть. Мы едим одну пищу, пьем одну воду, дышим одним воздухом и все про все знаем. У нас есть вселенская воздушно-капиллярная правда. И еще у нас есть ОНО – чувство тошноты, самое страшное на земле оружие.

(c) Дмитрий Соколов-Митрич для газеты "Взгляд".

@темы: Политика, Разное