Любовь - это дофаминэргическая целеполагающая мотивация к формированию парных связей
12.05.2011 в 02:08
Пишет З. ГорынычЪ:Однако да....
Алексей Кравецкий
Мода ругать подрастающее поколение появилась… да, с самого начала наверно появилась. Во всяком случае, чуть не в самых первых письменных источниках уже содержатся оговорки, что, дескать, не та молодёжь уже, не та: традиций не уважают, авторитетов не признают, разговаривают о чём-то своём и хотят странного.
Мне хотелось бы поддержать преемственность поколений и внести свою лепту в изобличение тех, кому не повезло родиться на пару десятков лет позже меня, однако, вынужден сказать, в полной мере я проследовать тропой предков не могу. Не могу я обвинить ныне молодых в желании странного или в альтернативности авторитетов. И с ужасом ощущаю, что ужас-то, он именно в этом.
читать дальшеНашим предкам, хоть они того и не подозревали, сильно повезло. Странная молодёжь, разговаривающая на непонятном языке и желающая непонятного, была тем самым движетелем, который толкал вперёд цивилизацию. Тряска в поезде, знаете ли, понижает комфортность поездки, но это компенсируется тем, что поезд едет.
Но теперь мечта тысячи предыдущих поколений сбылась: молодёжь стала предельно понятной, простой и предсказуемой. Причём предсказуемой не в плане своих поступков, а в плане их отсутствия. В плане собственной стационарности.
Например, я несколько раз спрашивал студентов пятого курса, кем они хотят стать. Не ответил ни один. «Ну, мы ещё пока не думали». «Там посмотрим». Я, блин, в пять лет знал, кем я хочу стать: инженером, как мои родители. Потом, лет в семь-восемь, я передумал: хочу стать зоологом. В двенадцать, когда я впервые увидел компьютер, концепция снова поменялась: программистом. С зоологом не сложилось, но в остальном — угадал, да. В дипломе у меня написано, что я — инженер-физик/инженер-математик, а работаю я программистом. Угадал.
Да и не угадал бы, чего там? Главное, знал. Каждую секунду существования знал. И вокруг меня, что школьные хулиганы, что школьные ботаны тоже все знали. То есть, они не знали, кем будут, но знали кем хотят стать.
Сейчас же самый внятный ответ из тех, что мне удалось получить: «я не знаю, надо будет посмотреть, где деньги платят». Человек, таким образом, вообще не желает стать. Его этот вопрос вообще не занимает. Он доучился до пятого курса, но до сих пор без понятия.
Высшая точка его размышлений по этому вопросу: он хочет стать тем, кому платят деньги. Но и тут, надо отметить, есть радикальная разница с миллионерами эпохи первоначального накопления. Одни хотели яхт и вилл, другие — уважения, третьи — самореализации, четвёртые — персональной свободы. Тут иное. Тут даже не хочется, чтобы платили деньги, просто надо, чтобы платили деньги. Типа, принято такого хотеть.
Это такой дух авантюризма наоборот. Обычно, человек по мере взросления отбрасывает всё авантюрное, чего желал в молодости, остепеняясь и стремительно скучнея. А до этого он перманентно отвергает ценности общества, пытаясь разыскать и осмыслить свои. Тут же, напротив, молодые поскучнев остепенились гораздо скорее своих отцов и старших братьев. У тех всё ещё остались амбиции, глобальные придури и масштабные нереализованные хотелки, но у младших — нет. Младшие уже стали стариками, все мысли которых заняты только тем, «что они ели на завтрак и что будут есть на ужин». Теперь в восемнадцать юноша уже слишком стар, чтобы что-то менять. Пусть этим займутся те, кто помоложе его — тридцати-сорока-пятидесятилетние.
Когда я был ребёнком, мне, — хоть я был вполне себе домашним и ботанистым, — во время разговоров со взрослыми приходилось буквально переводить со своего языка на их. Взрослые не знали целой кучи слов, мифов, событий и понятий нашей детской среды. Случайно подслушавшие разговоры детей понимали в лучшем случае половину сказанного. В самом лучшем случае. Это был повод сетовать по поводу проблемы отцов и детей. Но самая большая проблема на самом деле — когда такого повода нет. Когда дети и подростки не имеют ни своего языка, ни своей мифологии, ни своей персональной области знаний. Когда они — лишь сильно редуцированная версия их родителей.
А сейчас так и есть. Разговоры, которые я против своей воли подслушиваю в общественном транспорте, понятны от и до. Единственное их отличие от разговоров взрослых — словарный запас беседующих. Он раз в пять ниже. Но изобретённые молодёжной средой термины и понятия отсутствуют в принципе. Как максимум, будет использоваться сленг из мира компьютерных игр или термины из комиксоподобных фильмов, однако и то и другое придумано взрослыми и на него у молодых нет монополии, поскольку и взрослые всё это тоже используют в разговорах. Быть может, семидесятилетней бабушке будет не особо понятно, однако каждый второй человек до пятидесяти более-менее в курсе. С поправкой на наличие у него компьютера, конечно.
В патриархальные времена, когда семья собиралась за столом, там царила строгая иерархия. Зачастую дети даже не имели права говорить без разрешения старших. Однако за пределами стола дети попадали в другой мир, где действовали иные законы и формировались иные представления. Ну да, зачастую глупые и обусловленные отсутствием опыта, но всё-таки иные и что особенно важно — порождённые этой самой средой. Но формально отменённый патриархат на деле не исчез. Он просто стал всеобъемлющим. Детей уже не заставляют соответствовать взрослым, но среда такова, что они соответствуют им добровольно. В урезанном, неполноценном варианте и без компенсации через параллельную жизнь в своём, заметно отличающемся мире, совершенно непонятном взрослым.
Текущее поколение Некст правильно было бы назвать «поколение Превиус», поскольку оно — то же поколение, что сейчас, только сильно недоделанное. Поколение без глобальных стремлений, желаний, без страсти изобретать и менять. Поколение, из всех детских черт сохранившее только тягу к подражательству старшим, выливающуюся в попытки, сделать вид, что ты такой же и тем самым вписаться в систему, в которую считается правильным вписываться. И это поколения уже вряд ли «доделается». Ибо, чтобы доделаться и, тем более, превзойти, надо сначала попытаться быть альтернативным и непохожим, а потом из нескольких вариантов — традиционного и альтернативного — собрать следующий виток истории.
Можно не любить хиппи, однако те, по крайней мере, создали вполне очевидный пласт культуры — музыку, стиль одежды, мировоззрение. Не исключено, мировоззрение было деструктивным, музыка кому-то покажется бестолковой, да и одежда многим не понравится. Однако всё это по крайней мере появилось. Некоторый прогресс по крайней мере состоялся. В частности, современный рок в его многообразии, которому может позавидовать вся история музыки предыдущих веков, был порождён и обусловлен той самой молодёжной культурой шестидесятых. Вне зависимости от личных пристрастий, это имело место быть.
В качестве же современной тому альтернативы имеет место быть чистой воды подражательство. Которое крайне полезно на этапе обучения, однако обучению должна сопутствовать мысль: я учусь, чтобы делать своё. А вместо этого: «я учусь, чтобы маскировать своё под не своё, авось, поверят». Среди не своего есть некоторый выбор — от официоза до луркояза, — но и то и другое придумано взрослыми. По крайней мере, в своей основе. Такое чувство, будто молодые всю последующую жизнь надеются скачать из интернета, как до того они скачивали рефераты и идеи.
Голоса молодого поколения — по совместительству ещё и голоса старого. Вплоть до того, что детские книжки написаны для возраста до шести, а после этого сразу же идут «книжки до пятидесяти». Следующая ступень после телепузиков и смешариков — люди-Икс и властелины колец, имеющие поклонников среди старших поколений чуть ли не в большем количестве, чем среди подростков. Где-то в промежутке должны были бы быть незнайки и алисы селезнёвы, но их нет, поскольку как бы нет и их целевой аудитории. Подразумевается, что следующий этап после подгузников и горшка — зарабатывание денег. Из мира неваляшек человек должен перейти сразу же в мир распилов и откатов, при этом сохранив детскую неуверенность в собственных силах и в способности делать что-то действительно сложное, но полностью исключив весь детский авантюризм и тягу к новому, неизведанному.
Молодёжная среда сумела перенять у мира взрослых и усугубить самую суровое ментальное заболевание эпохи: будто бы желать странного (да и вообще хоть чего-то глобального), будто бы с душой относиться к чему-то, будто бы пытаться придумать что-то своё — постыдно. Если раньше в основном люди преклонного возраста крутили у виска, глядя на странные развлечения «этих молодых» с их непонятными «самолётами», «электрогитарами» и «ассемблерами», то теперь крутят пальцем преимущественно молодые.
Взрослые многие века требовали от детей делать, как им скажут. Наконец-то удалось. Наконец-то удалось тормознуть прогресс. Наконец-то не отец смеётся над непонятной музыкой, которую силится научиться играть его сын, а наоборот сын смеётся над отцом, который вдруг замыслил освоить 3д-графику. И смеётся не потому, что сам-то он давно в курсе, а потому, что сам-то он давно в курсе, что надо быть не в курсе. К чему отцу вся эта графика? Ему ж денег за неё не дадут! Я бы начал таким заниматься — меня бы пацаны засмеяли. Сказали бы: «да не заморачивайся ты!».
Наконец-то не отец ворчит на сына, что тот вступил в радикальную партию, а наоборот, сын недоумевает, чего это отец вдруг начал париться по поводу этой занудной политики.
Наконец-то не сына тянет к странствиям, а наоборот отец пытается объяснить сыну, зачем это его, отца понесло в какие-то там горы, снега и пустыни. Я не шучу. Во всех турпоездках 80% туристов — люди за сорок. В крайнем случае — за тридцать. Что на пляжах, что в экскурсионных турах. И не потому, что у молодых нет денег, а потому что молодым вообще непонятно, к чему вообще куда-то ехать.
Наконец-то настал переломный момент, когда овощей среди молодых стало больше, чем среди взрослых. Выпьем же за кульминацию педагогики. Наши предки не смогли решить задачу по изгнанию индивидуальности из молодого поколения, но мы, слава богу, справились.
И это, да здравствует демократия, подарившая людям свободу быть овощами.
URL записиАлексей Кравецкий
Поколение Превиус
Мода ругать подрастающее поколение появилась… да, с самого начала наверно появилась. Во всяком случае, чуть не в самых первых письменных источниках уже содержатся оговорки, что, дескать, не та молодёжь уже, не та: традиций не уважают, авторитетов не признают, разговаривают о чём-то своём и хотят странного.
Мне хотелось бы поддержать преемственность поколений и внести свою лепту в изобличение тех, кому не повезло родиться на пару десятков лет позже меня, однако, вынужден сказать, в полной мере я проследовать тропой предков не могу. Не могу я обвинить ныне молодых в желании странного или в альтернативности авторитетов. И с ужасом ощущаю, что ужас-то, он именно в этом.
читать дальшеНашим предкам, хоть они того и не подозревали, сильно повезло. Странная молодёжь, разговаривающая на непонятном языке и желающая непонятного, была тем самым движетелем, который толкал вперёд цивилизацию. Тряска в поезде, знаете ли, понижает комфортность поездки, но это компенсируется тем, что поезд едет.
Но теперь мечта тысячи предыдущих поколений сбылась: молодёжь стала предельно понятной, простой и предсказуемой. Причём предсказуемой не в плане своих поступков, а в плане их отсутствия. В плане собственной стационарности.
Например, я несколько раз спрашивал студентов пятого курса, кем они хотят стать. Не ответил ни один. «Ну, мы ещё пока не думали». «Там посмотрим». Я, блин, в пять лет знал, кем я хочу стать: инженером, как мои родители. Потом, лет в семь-восемь, я передумал: хочу стать зоологом. В двенадцать, когда я впервые увидел компьютер, концепция снова поменялась: программистом. С зоологом не сложилось, но в остальном — угадал, да. В дипломе у меня написано, что я — инженер-физик/инженер-математик, а работаю я программистом. Угадал.
Да и не угадал бы, чего там? Главное, знал. Каждую секунду существования знал. И вокруг меня, что школьные хулиганы, что школьные ботаны тоже все знали. То есть, они не знали, кем будут, но знали кем хотят стать.
Сейчас же самый внятный ответ из тех, что мне удалось получить: «я не знаю, надо будет посмотреть, где деньги платят». Человек, таким образом, вообще не желает стать. Его этот вопрос вообще не занимает. Он доучился до пятого курса, но до сих пор без понятия.
Высшая точка его размышлений по этому вопросу: он хочет стать тем, кому платят деньги. Но и тут, надо отметить, есть радикальная разница с миллионерами эпохи первоначального накопления. Одни хотели яхт и вилл, другие — уважения, третьи — самореализации, четвёртые — персональной свободы. Тут иное. Тут даже не хочется, чтобы платили деньги, просто надо, чтобы платили деньги. Типа, принято такого хотеть.
Это такой дух авантюризма наоборот. Обычно, человек по мере взросления отбрасывает всё авантюрное, чего желал в молодости, остепеняясь и стремительно скучнея. А до этого он перманентно отвергает ценности общества, пытаясь разыскать и осмыслить свои. Тут же, напротив, молодые поскучнев остепенились гораздо скорее своих отцов и старших братьев. У тех всё ещё остались амбиции, глобальные придури и масштабные нереализованные хотелки, но у младших — нет. Младшие уже стали стариками, все мысли которых заняты только тем, «что они ели на завтрак и что будут есть на ужин». Теперь в восемнадцать юноша уже слишком стар, чтобы что-то менять. Пусть этим займутся те, кто помоложе его — тридцати-сорока-пятидесятилетние.
Когда я был ребёнком, мне, — хоть я был вполне себе домашним и ботанистым, — во время разговоров со взрослыми приходилось буквально переводить со своего языка на их. Взрослые не знали целой кучи слов, мифов, событий и понятий нашей детской среды. Случайно подслушавшие разговоры детей понимали в лучшем случае половину сказанного. В самом лучшем случае. Это был повод сетовать по поводу проблемы отцов и детей. Но самая большая проблема на самом деле — когда такого повода нет. Когда дети и подростки не имеют ни своего языка, ни своей мифологии, ни своей персональной области знаний. Когда они — лишь сильно редуцированная версия их родителей.
А сейчас так и есть. Разговоры, которые я против своей воли подслушиваю в общественном транспорте, понятны от и до. Единственное их отличие от разговоров взрослых — словарный запас беседующих. Он раз в пять ниже. Но изобретённые молодёжной средой термины и понятия отсутствуют в принципе. Как максимум, будет использоваться сленг из мира компьютерных игр или термины из комиксоподобных фильмов, однако и то и другое придумано взрослыми и на него у молодых нет монополии, поскольку и взрослые всё это тоже используют в разговорах. Быть может, семидесятилетней бабушке будет не особо понятно, однако каждый второй человек до пятидесяти более-менее в курсе. С поправкой на наличие у него компьютера, конечно.
В патриархальные времена, когда семья собиралась за столом, там царила строгая иерархия. Зачастую дети даже не имели права говорить без разрешения старших. Однако за пределами стола дети попадали в другой мир, где действовали иные законы и формировались иные представления. Ну да, зачастую глупые и обусловленные отсутствием опыта, но всё-таки иные и что особенно важно — порождённые этой самой средой. Но формально отменённый патриархат на деле не исчез. Он просто стал всеобъемлющим. Детей уже не заставляют соответствовать взрослым, но среда такова, что они соответствуют им добровольно. В урезанном, неполноценном варианте и без компенсации через параллельную жизнь в своём, заметно отличающемся мире, совершенно непонятном взрослым.
Текущее поколение Некст правильно было бы назвать «поколение Превиус», поскольку оно — то же поколение, что сейчас, только сильно недоделанное. Поколение без глобальных стремлений, желаний, без страсти изобретать и менять. Поколение, из всех детских черт сохранившее только тягу к подражательству старшим, выливающуюся в попытки, сделать вид, что ты такой же и тем самым вписаться в систему, в которую считается правильным вписываться. И это поколения уже вряд ли «доделается». Ибо, чтобы доделаться и, тем более, превзойти, надо сначала попытаться быть альтернативным и непохожим, а потом из нескольких вариантов — традиционного и альтернативного — собрать следующий виток истории.
Можно не любить хиппи, однако те, по крайней мере, создали вполне очевидный пласт культуры — музыку, стиль одежды, мировоззрение. Не исключено, мировоззрение было деструктивным, музыка кому-то покажется бестолковой, да и одежда многим не понравится. Однако всё это по крайней мере появилось. Некоторый прогресс по крайней мере состоялся. В частности, современный рок в его многообразии, которому может позавидовать вся история музыки предыдущих веков, был порождён и обусловлен той самой молодёжной культурой шестидесятых. Вне зависимости от личных пристрастий, это имело место быть.
В качестве же современной тому альтернативы имеет место быть чистой воды подражательство. Которое крайне полезно на этапе обучения, однако обучению должна сопутствовать мысль: я учусь, чтобы делать своё. А вместо этого: «я учусь, чтобы маскировать своё под не своё, авось, поверят». Среди не своего есть некоторый выбор — от официоза до луркояза, — но и то и другое придумано взрослыми. По крайней мере, в своей основе. Такое чувство, будто молодые всю последующую жизнь надеются скачать из интернета, как до того они скачивали рефераты и идеи.
Голоса молодого поколения — по совместительству ещё и голоса старого. Вплоть до того, что детские книжки написаны для возраста до шести, а после этого сразу же идут «книжки до пятидесяти». Следующая ступень после телепузиков и смешариков — люди-Икс и властелины колец, имеющие поклонников среди старших поколений чуть ли не в большем количестве, чем среди подростков. Где-то в промежутке должны были бы быть незнайки и алисы селезнёвы, но их нет, поскольку как бы нет и их целевой аудитории. Подразумевается, что следующий этап после подгузников и горшка — зарабатывание денег. Из мира неваляшек человек должен перейти сразу же в мир распилов и откатов, при этом сохранив детскую неуверенность в собственных силах и в способности делать что-то действительно сложное, но полностью исключив весь детский авантюризм и тягу к новому, неизведанному.
Молодёжная среда сумела перенять у мира взрослых и усугубить самую суровое ментальное заболевание эпохи: будто бы желать странного (да и вообще хоть чего-то глобального), будто бы с душой относиться к чему-то, будто бы пытаться придумать что-то своё — постыдно. Если раньше в основном люди преклонного возраста крутили у виска, глядя на странные развлечения «этих молодых» с их непонятными «самолётами», «электрогитарами» и «ассемблерами», то теперь крутят пальцем преимущественно молодые.
Взрослые многие века требовали от детей делать, как им скажут. Наконец-то удалось. Наконец-то удалось тормознуть прогресс. Наконец-то не отец смеётся над непонятной музыкой, которую силится научиться играть его сын, а наоборот сын смеётся над отцом, который вдруг замыслил освоить 3д-графику. И смеётся не потому, что сам-то он давно в курсе, а потому, что сам-то он давно в курсе, что надо быть не в курсе. К чему отцу вся эта графика? Ему ж денег за неё не дадут! Я бы начал таким заниматься — меня бы пацаны засмеяли. Сказали бы: «да не заморачивайся ты!».
Наконец-то не отец ворчит на сына, что тот вступил в радикальную партию, а наоборот, сын недоумевает, чего это отец вдруг начал париться по поводу этой занудной политики.
Наконец-то не сына тянет к странствиям, а наоборот отец пытается объяснить сыну, зачем это его, отца понесло в какие-то там горы, снега и пустыни. Я не шучу. Во всех турпоездках 80% туристов — люди за сорок. В крайнем случае — за тридцать. Что на пляжах, что в экскурсионных турах. И не потому, что у молодых нет денег, а потому что молодым вообще непонятно, к чему вообще куда-то ехать.
Наконец-то настал переломный момент, когда овощей среди молодых стало больше, чем среди взрослых. Выпьем же за кульминацию педагогики. Наши предки не смогли решить задачу по изгнанию индивидуальности из молодого поколения, но мы, слава богу, справились.
И это, да здравствует демократия, подарившая людям свободу быть овощами.