Любовь - это дофаминэргическая целеполагающая мотивация к формированию парных связей
чуток теологического спора от ЛогиноваЯрко, но ничего не осветив, вспыхнула бесовская лампа, оставленная под
потолком, и в комнату вступило, казалось, зеркальное отражение Феодосия.
Старец, столь же высокий как Феодосий, и с таким же тяжелым лицом, тоже
был одет в парадное епископское облачение. Как и подлинный архиепископ
он был грузен, но двигался беззвучно, и ноги его не касались истинного
каменного пола, проступающего сквозь деревянные плашки миража, что ясно
указывало на призрачную природу гостя. Двойник остановился посреди
комнаты и поднял руку, благословляя Феодосия. Тот молча стерпел
кощунство, лишь дал знак оробелому служке удалиться.
Трое других призраков внесли в помещение столик, кресло, большую книгу, в
которой без труда можно было узнать священное писание, и кипу белых
листов. Вдвинули свой стол вглубь настоящего, разложили вещи и сгинули.
Остался один двойник. Он уселся в кресло и тонким стилом начертал на
одном из листов:
"Благоволение вам и мир во человецех".
- Иди от меня, проклятый, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его, - сказал Феодосий.
"Прошу писать, брат мой, - появилась новая строка, - ибо как ты не слышишь меня, так и мне не дано слышать тебя".
Феодосий молчал, тогда гость вновь начал писать своим неиссякаемым стилом:
"Что ты делаешь? Голос крови братьев твоих вопиет к Господу от земли".
Дьявол - изощренный богослов. Но все же Феодосий не убоялся и вступил в
диспут. Взял чисто выскобленный лист пергамента и ответил:
"Велик вопль Содомский и Гоморрский и грех их тяжел весьма. Велико
развращение человеков на земле и все мысли и помышления сердца их - зло
во всякое время".
"Не судите, да не судимы будете, - возразил бесплотный двойник. Если же
друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены
друг другом".
"Ныне приходит гнев божий на сынов противления, - легли слова на
пергамент. - Облекусь в ризу мщения, как в одежду и покрою себя
ревностью как плащом. И убоятся имени Господа на западе и славы Его на
восходе солнца. Положу врагов Господа в подножие ног Его. И сыны царства
извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубовный."
"Мудрость твоя и знание твое, - покрылась знаками белизна бумаги, сбили
тебя с пути ты; твердишь в сердце своем: "я и никто кроме меня." Горе
непокорным сынам, говорит Господь, которые делают совещания, но без
Меня, и заключают союзы, но не по духу Моему, а чтобы прилагать грех к
греху. Ибо заповедано прощать брату твоему до семижды семидесяти раз."
Феодосий улыбнулся и протянул руку за пером. Чувствовал он себя
уверенно. Пусть противник помнит наизусть хоть всю библию, он ничего не
сможет доказать. На каждый призыв к милосердию в писании приходится по
сотне угроз, проклятий и кровавых сцен. Недаром же папа запретил читать
библию не принявшим священнического сана. Но пока лучше, чтобы это чудище, подобное морскому епископу, продолжило диспут и не
смущало окружающих своим одеянием и еретическими листами. "Буду
обуздывать уста мои, доколе нечестивый передо мной". И написал
уклончиво:
"Не знаю, чего просите."
"Исполнения первой заповеди: "Не убий"."
Уж здесь-то у него был готов ответ! Перо с комариным скрипом забегало по выскобленной коже:
"Совершу мщение и не пощажу никого, чтобы не оплакивать мне многих, которые согрешили прежде и не покаялись в нечистоте."
И опять пришелец не смог соблюсти верности стиля - вставил от себя:
"Молю за детей и невинных младенцев, "таковых бо есть царство небесное"."
"Дочь Вавилона, опустошительница! - бросив на пергамент эти слова,
Феодосий мстительно усмехнулся и указал за окно, где до самого неба
громоздились башни, - блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала
нам! Блажен, кто разобьет младенцев твоих о камень!"
Лицо бесовского архимандрита посерело, глаза запали, но он продолжал марать бумагу:
"Кровожадного и коварного гнушается Господь. Возлюби ближнего своего как самого себя."
В залу скользнул секретарь, наклонившись к уху, прошептал:
- Войско прибыло.
"Страху господню научу вас", - словно приговор утверждая, написал
Феодосий и, уже не глядя на двойника, перевернул страницу псалтыря,
отчеркнул ногтем первую фразу: "Блажен муж, иже не идет на совет
нечестивых", - поднялся и вышел вон. И хотя не видел лица противника и
уж заведомо ничего не слышал, но знал наверное, что тот шепчет смятенно:
- Господи! Помилуй их, ибо не ведают, что творят.
потолком, и в комнату вступило, казалось, зеркальное отражение Феодосия.
Старец, столь же высокий как Феодосий, и с таким же тяжелым лицом, тоже
был одет в парадное епископское облачение. Как и подлинный архиепископ
он был грузен, но двигался беззвучно, и ноги его не касались истинного
каменного пола, проступающего сквозь деревянные плашки миража, что ясно
указывало на призрачную природу гостя. Двойник остановился посреди
комнаты и поднял руку, благословляя Феодосия. Тот молча стерпел
кощунство, лишь дал знак оробелому служке удалиться.
Трое других призраков внесли в помещение столик, кресло, большую книгу, в
которой без труда можно было узнать священное писание, и кипу белых
листов. Вдвинули свой стол вглубь настоящего, разложили вещи и сгинули.
Остался один двойник. Он уселся в кресло и тонким стилом начертал на
одном из листов:
"Благоволение вам и мир во человецех".
- Иди от меня, проклятый, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его, - сказал Феодосий.
"Прошу писать, брат мой, - появилась новая строка, - ибо как ты не слышишь меня, так и мне не дано слышать тебя".
Феодосий молчал, тогда гость вновь начал писать своим неиссякаемым стилом:
"Что ты делаешь? Голос крови братьев твоих вопиет к Господу от земли".
Дьявол - изощренный богослов. Но все же Феодосий не убоялся и вступил в
диспут. Взял чисто выскобленный лист пергамента и ответил:
"Велик вопль Содомский и Гоморрский и грех их тяжел весьма. Велико
развращение человеков на земле и все мысли и помышления сердца их - зло
во всякое время".
"Не судите, да не судимы будете, - возразил бесплотный двойник. Если же
друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены
друг другом".
"Ныне приходит гнев божий на сынов противления, - легли слова на
пергамент. - Облекусь в ризу мщения, как в одежду и покрою себя
ревностью как плащом. И убоятся имени Господа на западе и славы Его на
восходе солнца. Положу врагов Господа в подножие ног Его. И сыны царства
извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубовный."
"Мудрость твоя и знание твое, - покрылась знаками белизна бумаги, сбили
тебя с пути ты; твердишь в сердце своем: "я и никто кроме меня." Горе
непокорным сынам, говорит Господь, которые делают совещания, но без
Меня, и заключают союзы, но не по духу Моему, а чтобы прилагать грех к
греху. Ибо заповедано прощать брату твоему до семижды семидесяти раз."
Феодосий улыбнулся и протянул руку за пером. Чувствовал он себя
уверенно. Пусть противник помнит наизусть хоть всю библию, он ничего не
сможет доказать. На каждый призыв к милосердию в писании приходится по
сотне угроз, проклятий и кровавых сцен. Недаром же папа запретил читать
библию не принявшим священнического сана. Но пока лучше, чтобы это чудище, подобное морскому епископу, продолжило диспут и не
смущало окружающих своим одеянием и еретическими листами. "Буду
обуздывать уста мои, доколе нечестивый передо мной". И написал
уклончиво:
"Не знаю, чего просите."
"Исполнения первой заповеди: "Не убий"."
Уж здесь-то у него был готов ответ! Перо с комариным скрипом забегало по выскобленной коже:
"Совершу мщение и не пощажу никого, чтобы не оплакивать мне многих, которые согрешили прежде и не покаялись в нечистоте."
И опять пришелец не смог соблюсти верности стиля - вставил от себя:
"Молю за детей и невинных младенцев, "таковых бо есть царство небесное"."
"Дочь Вавилона, опустошительница! - бросив на пергамент эти слова,
Феодосий мстительно усмехнулся и указал за окно, где до самого неба
громоздились башни, - блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала
нам! Блажен, кто разобьет младенцев твоих о камень!"
Лицо бесовского архимандрита посерело, глаза запали, но он продолжал марать бумагу:
"Кровожадного и коварного гнушается Господь. Возлюби ближнего своего как самого себя."
В залу скользнул секретарь, наклонившись к уху, прошептал:
- Войско прибыло.
"Страху господню научу вас", - словно приговор утверждая, написал
Феодосий и, уже не глядя на двойника, перевернул страницу псалтыря,
отчеркнул ногтем первую фразу: "Блажен муж, иже не идет на совет
нечестивых", - поднялся и вышел вон. И хотя не видел лица противника и
уж заведомо ничего не слышал, но знал наверное, что тот шепчет смятенно:
- Господи! Помилуй их, ибо не ведают, что творят.
@темы: Рассказ