Кое-что забавное о. Небольшая копипаста из «Повседневная жизнь армии Александра Македонского: Эллинизм торжествующий» (Фор П.)Для начала зададимся вопросом: кем они были, сопровождавшие Александра в его походе мужчины (да и женщины!), — разрушителями или создателями, завоевателями или строителями империи? Ответ, учитывая такое огромное количество македонян и их союзников, проведших в походе двенадцать лет, был бы, очевидно, неоднозначным. Они не были ни теми и ни другими. Можно быть уверенным только в одном: их жизнь, столь наполненная приключениями, удачами и несчастьями, вовсе не была повседневностью, а чем-то исключительным, всегда на грани, подобно какой-нибудь трагедии или рождению нового мира.
Трагический итогЭпопея Александра была записана, положена на стихи и исполнена теми людьми, которые в ней не участвовали. Иначе они описали бы невероятные тяготы армии, потерявшей девять солдат из десяти в ледяных и огненных пустынях, в болотах и при переправах через огромные реки. А также их моральное опустошение, их отчаяние и страх, которые война внушала и грекам, оставшимся на Балканах, потому что в последний год уже невозможно было отыскать десять тысяч добровольцев, чтобы бросить их на смерть. Золото Гарпала, мародерства, предательства больше никого не прельщали. Итог двенадцатилетних походов и отступлений оказался весьма тяжелым. Уцелевшие ветераны, которых расспрашивал Клитарх, рассказывали не о славных подвигах. Они говорили о своих руках и ногах, отмороженных в снегах Гиндукуша или Алайских гор, о своих товарищах, оставшихся в водах Инда и раскаленных песках Белуджистана, о жажде, об изнуряющем голоде, об одежде, ставшей лохмотьями под дождем на берегу Биаса, реки, оказавшейся вовсе не последней рекой Индии. Другие рассказывали о своих болезнях, или как им удалось избежать холеры, дизентерии, малярии, или о внезапном укусе змеи, броске тигра или акулы.
читать дальшеС одной стороны — четыре великих победоносных сражения, где было смертельно ранено столько людей, с другой — множество маленьких реальных поражений, ежедневных, ежеминутных! Так стоило ли им хвастаться резней, бесчисленными грабежами, пожарами, оргиями, по поводу которых персидские историки негодуют еще и сегодня? На самом же деле жизнь в армии являлась длинной чередой тягот, трудов, поручений, прерываемых редкими моментами безумных кутежей и радостью разрушения. И закончилось все это после смерти царя двадцатилетней войной между его наследниками, диадохами, все яростнее вырывавшими друг у друга куски державы. Нам безразлично, на кого или на что возлагать ответственность за столько смертей и тягот: на полководца, охваченного манией величия и опьяненного успехами и лестью; македонских военачальников, жаждущих высоких постов, земель и золота; на иллюзии, которые жители Европы всегда питали в отношении Азии и своего утраченного рая; или просто на изменения климата, опьяняющее или отравленное питье… Мы можем только констатировать, что за попытку колонизации державы Дария войском Александра греческая молодежь на протяжении тридцати лет расплачивалась своими бесценными жизнями. Но, возможно, требовалось как раз такое испытание, чтобы Греция наконец повзрослела.
Череда приключений
Но во многом Азиатский поход был также и чередой приключений или, скорее, одним великим приключением. Оставшиеся в живых сохранили о нем воспоминание какого-то невероятного, неизгладимого удивления, того же самого, что испытывают сегодня путешественники, которые в наши дни спускаются из ужасных ущелий Афганистана — на равнины, где текут Пять Рек. Греки не были к этому готовы. Как и к стольким смертям, стольким страданиям и такому великолепию. Некоторые прошли пешком 18 тысяч километров, чтобы возвести призрачную империю и грезить о ней остаток своих дней. Какими глазами эти македоняне, пеонийцы, жители Балкан, предки сербов и болгар, созерцали нагие горы Бактрианы, болота, заставившие Инд отступить до самой Патталы, китов, выдыхавших белые фонтаны воды из своих спин на Эритрейском море? Для греков, влюбленных, как писал Платон, в «прекрасную опасность», этот поход остался самым прекрасным приключением и самой прекрасной пьесой. В ней они получили роль, которую следовало исполнить, подражать ей и углублять ее. Действие стало легендой, которую надо было поддерживать. В публике греческих театров они получили самую признательную и уже заранее горячо симпатизирующую аудиторию. Все жаждали узнать, научиться, вообразить. Да и сам Александр не столько хотел завоевать мир, сколько открыть и познать его до самых границ великого Океана. Ведь истина не в том, что чем больше ты имеешь, тем больше ты живешь, а в том, что чем больше ты живешь, тем больше ты имеешь.
Другие точки зрения
На смену предубеждениям при выступлении в поход приходили удивление и изумление. Эти впечатления вскоре уступали место любопытству, горячей симпатии, восхищению. Отправляясь в путь, греки были уверены, что жители Азии ленивы, изнеженны и жестоки. Столкнувшись с ними, они поняли, что народы Востока стоили многого и даже превосходили самих греков в гостеприимстве, щедрости, умении жить, человечности. Это восхищение открыто выражается в некоторых дошедших до нас описаниях роскоши Вавилона и Персеполя, отваги защитников крепостей, укрывшихся на склонах Гандхара, в приписываемом Аристотелю сборнике «О чудесных явлениях» или в «Романе об Александре», приписываемом Каллисфену. Наконец, жители Запада открыли для себя, что такое величие — величие стихий, таких как душа, величие гор, рек, рудников, величие Азиатского царства. Греческие мыслители, радикально изменив собственное видение мира, не могли больше сказать, как философы-досократики, что человек является мерой всех вещей. Отныне Вселенная мерила человека своей истинной, эталонной меркой. Это и дало толчок скептицизму, зародившемуся в IV веке до нашей эры. Все участники великого похода, пускай не так систематически и более непосредственно, испытывали одни и те же чувства, когда, на манер Геродота, меняли берега Эгейского моря на берега Персидского залива, дельфинов Средиземноморья — на китов Индийского океана, жалованье серебряными монетками — на плату золотыми статирами.
Золото, нефть, ароматические вещества, торговля
В который раз мы произносим главное слово: «золото». Потому что золото, столь вожделенное для воинов, испарялось из их рук быстрее, чем нефть Оксианы или ароматические вещества Аравии. Великие победители умели сражаться, но они проигрывали торговцам и посредникам, их сопровождавшим. Пытаясь прокормиться, одеться, даже развлечься, воины попадали в зависимость от своих поставщиков. Тексты только и говорят, что о долгах, с легкостью делавшихся ветеранами и наемниками, которые вынуждена была возмещать царская канцелярия. Оставив службу и поселившись в колониях, они еще сильнее попадали в зависимость от ростовщиков и менял, одалживавших им деньги и обменивавших монеты, и сборщиков налогов. От всех колоний и факторий Согдианы, Бактрианы и Верхнего Инда остались лишь жалкие развалины, практически неспособные подтвердить греческое присутствие. Зато мы располагаем обширной коллекцией греческих монет из этих государств периода с 323 года по середину I века нашей эры. Правители носили греческие имена и титулы, что никоим образом не означает, что их матери и супруги были гречанками, но доказывает, насколько монетарная экономика греческих деловых людей смогла заместить меновую экономику. Тысячи кораблей, построенных на великих реках для армии и морских экспедиций 325 и 323 годов, послужили для установления регулярных торговых связей между Вавилоном, Персией, Аравией и Индией. И сделали это не воины, не сумевшие воспользоваться плодами своих побед, а судовладельцы, исследователи и моряки. Для воинов, а также ученых и художников, сопровождавших армию, это были двенадцать лет открытий и исследований. Для деловых людей — два или три века извлечения выгоды. Войско стало наконечником копья, завоевавшего рынки. Почти все военные были убиты, и практически ничего они для себя не извлекли. Зато Европа получила тонны золота, пряностей, ароматических веществ, драгоценных камней, сакской и дахайской бирюзы, оритских изумрудов и рубинов, битума для своих кораблей, фиг, абрикосов и персиков из Гиркании на свой стол, люцерны для своего скота… Нужно ли напоминать, что Александрия «подле реки Айгюптос» сделалась с 331 года двойным транзитным портом, то есть портом обмена? То же самое касалось других новых столиц образованного государства.
Рождение понятия «государство»
Основанная Александром держава не была исключительно торговой или торгашеской. Распространяя повсюду греческий язык и обычаи, как, например, дельфийские Максимы в Ай-Ханум, отпущенные из войска солдаты, ремесленники, колонисты распространяли также все самое оригинальное, что было в их цивилизации. Они несли другим народам некоторые духовные ценности, например ценности своей религии, искусства и техники. Отметим, что и христианство вначале распространилось именно там, где уже была распространена легенда об Александре — от Иерусалима до несториан из тохарских оазисов. Однако следует видеть и обратный процесс, всё то, чем западная мысль обязана этим духовным искателям приключений и покорителям пространств. В области политики в сознании граждан на берегах Средиземного моря изменилась концепция государства. На место старинного понятия города, polis, образа правления, установленного ограниченной группой индивидуумов, обладавших политическими правами, пришло, по образцу Персидской державы, понятие правительства, arhe, поддерживавшего и управлявшего страной и часто олицетворявшегося с ней. Таков imperium romanum1, одновременно являющийся и личностью, и Римской империей.
Побуждение к открытию
Интеллектуальное столкновение столь разнообразных умов: учеников Аристотеля и персидских магов или индийских брахманов — и способов рассуждать породило новый гуманизм, во всяком случае, расширивший понятие человека и цивилизации. Что в свою очередь вызвало к жизни миф о восточной мудрости. Сосуществование в Александриях и соперничавших с ними в следующих веках Антиохиях и Селевкиях жителей Запада и Востока приучало к космополитизму и медленно вырабатывало новые стили. Греки при контакте с египтянами, персами, столь различными народами Индии перенимали у них любовь к чрезмерности — как к колоссальному, так и к миниатюрному. Созерцание пирамид и кишащих людьми городов Нила привело к строительству Фаросского маяка высотой 97 метров и к желанию строить города в десять раз больше старых греческих городишек. Вавилонские зиккураты породили идею о мавзолее Гефестиона. Глава государства возводился в ранг бога на земле, непобедимого и милостивого спасителя. Что касается литературы, везде, как в прозе, так и в стихах, наблюдался расцвет превосходной степени. Но в это же время в новой аттической комедии, дабы оставить в дураках солдата-фанфарона, появляются и такие приземленные персонажи, как хитрый раб и падшая девица. Здесь уже недалеко до духа искусства барокко. Повсюду множатся и укрепляются размышления и опыты. Целая команда ботаников, географов, историков, врачей, сопровождавших Великую армию в Африку и Азию, немедля — через обучение или свои записи — распространяла всё лучшее, что дала экспедиция: позитивное знание. Таковы завоевания ума.
Возможно, это были наиболее прочные и солидные приобретения. Мужчины и женщины греко-македонской армии исчерпали свои силы до предела и, свершив это, узнали, что никогда бы не дошли до конца мира, потому что мир этот безграничен, как наше неведение. По другую сторону Сырдарьи — бесконечная степь. На другом берегу Биаса — бесконечные саванны, пустыни и бассейн реки Ганг с его животными и людьми. За пределами нашего познания — безгранично неведомое, но ясное осознание этого также спасительно, как и огромно. Какое прекрасное приглашение со стороны греков, от природы столь любознательных, отважных, готовых на риск, поиск, открытия! Что за побуждение последующих поколений к многогранной деятельности, к «благой опасности» бытия! Да, маленькому народу Балкан потребовалось такое испытание или такая встряска, чтобы в один прекрасный день можно было говорить не просто об эллинистической эпохе (смешное слово, неведомое греческому языку), но о торжествующем эллинизме.