Пособие по социалистическому троллингу от Джека Лондона..

[Bercut-bird]

И как я умудрился пропустить эту книгу, ума не приложу.. "Железная пята"

- Среди нас присутствует представитель рабочего класса. Не
сомневаюсь, что мы можем услышать от него много нового и поучительного.
Попросим же мистера Эвергарда высказаться.
Все любезно поддержали это предложение. Их преподобия с таким
снисходительным видом приготовились слушать молодого оратора, что
только-только не хлопали его по плечу. Я заметила, что Эрнест это
чувствует и потешается в душе. Он медленно обвел глазами весь стол, и я
опять уловила в них искорки смеха.
- Я не искушен в учтивостях церковных словопрений, - начал он и
замялся, по-видимому, борясь с робостью и смущением.
- Просим, просим! - раздалось со всех сторон, а доктор Гаммерфилд
сказал:
- Мы приветствуем слово истины, от кого бы оно ни исходило. - И
прибавил: - Если оно сказано от чистого сердца.
- Так, по-вашему, истина может исходить и не от чистого сердца? -
усмехнулся Эрнест.
Доктор Гаммерфилд оторопел, однако вышел из положения:
- Даже лучшие из нас ошибаются, молодой человек, даже лучшие...
Тон Эрнеста мгновенно изменился. Сейчас это был совсем другой
человек.
- Отлично, - сказал он резко. - Тогда начну с того, что все вы
жестоко ошибаетесь. Никто из вас понятия не имеет о рабочем классе. Мало
того, вы на него клевещете. Ваша социология так же порочна и бесплодна,
как и весь ваш метод мышления.
Поражали не столько слова, сколько тон, каким они были сказаны. При
звуках этого голоса я встрепенулась. В нем было столько же смелости,
сколько и во взгляде Эрнеста. Он звучал как призывный горн и отозвался во
мне глубоким волнением. Да и все за столом оживились. Безразличие и
сонливость как рукой сняло.
- В чем же, молодой человек, выражается бесплодность и вопиющая
порочность нашего метода мышления? - вскинулся Гаммерфилд; ни в его
голосе, ни в тоне не осталось и следа прежнего добродушия.
- Вы, господа, метафизики! С помощью метафизики вы можете доказать
все, что вашей душе угодно. А доказав, вывести черным по белому, что все
остальные метафизики ошибаются, после чего вам останется только почить на
лаврах. В сфере мысли вы совершеннейшие анархисты. Вы рехнувшиеся
изобретатели космогонических систем. Каждый из вас обитает в собственной
вселенной, оборудованной по его собственному вкусу и разумению. Вы плохо
представляете себе окружающий мир, вашим измышлениям нет места в реальном
мире, разве что в качестве примера умственной аберрации.
Знаете ли вы, о чем я думал, сидя за этим столом и слушая ваши
бесконечные разговоры? Вы мне напомнили средневековых схоластов, которые
самым серьезным образом исследовали и обсуждали животрепещущий вопрос о
том, сколько ангелов может уместиться на острие иглы. Вы, дражайшие сэры,
так же далеки от интеллектуальной жизни двадцатого столетия, как
индеец-шаман, десять тысяч лет назад творивший заклинания в глуши
девственного леса.
Казалось, Эрнест охвачен негодованием. Лицо его пылало, глаза метали
молнии, в губах и подбородке чувствовалась сосредоточенная ярость. Но
такова была его манера спорить - он старался разжечь противника, вывести
его из себя. Его размашистые, разящие удары, сокрушительные, как удары
кузнечного молота, лишали собеседника самообладания. Это и случилось с
нашими гостями. Епископ Морхауз наклонился вперед и ловил каждое слово
Эрнеста. Лицо доктора Гаммерфилда побагровело от возмущения и гнева.
Возмущение овладело всеми, хотя кое-кто улыбался иронически, с видом
насмешливого превосходства. Что касается меня, то я наслаждалась общим
смятением. Искоса поглядывая на отца, я видела, что он от души радуется
действию бомбы, которая его стараниями попала в нашу столовую.
- Вы выражаетесь крайне туманно, - прервал оратора доктор Гаммерфилд.
- Что, собственно, вы хотите сказать, называя нас метафизиками?
- Я называю вас метафизиками потому, что вы рассуждаете, как
метафизики, - отвечал Эрнест. - Весь ход ваших рассуждений противоречит
научному мышлению. Ваши выводы взяты с потолка. Вы можете доказать все,
что вам угодно, и это совершенно впустую, так как каждый из вас всегда
остается при особом мнении. Вы ищете объяснения вселенной и самих себя в
собственном сознании. Но скорее вы оторветесь от земли, ухватив себя за
уши, чем объясните сознание сознанием.
- Я не совсем понимаю, - отозвался епископ Морхауз. - Ведь если
говорить о явлениях духовного мира, то все они относятся к области
метафизики. Самая точная и убедительная из наук - математика - тоже
чистейшая метафизика. Мысль ученого всегда воспаряет в метафизику. С
этим-то вы согласны?
- Я согласен, что вы не понимаете, как сами вы сказали, - возразил
Эрнест. - Метафизик в своих рассуждениях пользуется дедуктивным методом,
он исходит из ложных предпосылок. Ученый же пользуется индуктивным
методом, он исходит из данных опыта. Метафизик от теории идет к фактам,
ученый от фактов - к теории. Метафизик, отправляясь от себя, хочет
объяснить весь мир. Ученый, познавая мир, познает самого себя.
- Хвала создателю, мы не ученые, - самодовольно осклабился доктор
Гаммерфилд.
- Кто же вы? - обратился к нему Эрнест.
- Философы.
- Вот именно, - рассмеялся Эрнест. - Вы оторвались от твердой,
устойчивой земли и витаете в облаках, а между тем ваш летательный аппарат
- это одна словесность. Но, может быть, вы спуститесь на землю и скажете
мне, только поточнее, что вы называете философией?
- Философия - это... - доктор Гаммерфилд откашлялся, - это нечто, что
не поддается объяснению и доступно только людям того склада ума, который
можно назвать философским. Ограниченный ученый, уткнувшийся в свою
пробирку, никогда не поймет, что такое философия.
Но Эрнест презрел этот выпад. Его обычным приемом было бить
противника его же оружием, что он теперь и сделал с видом самого братского
расположения.
- В таком случае, надеюсь, вы поймете то определение философии,
которое я намерен вам предложить. Но только предупреждаю, вам придется
либо его опровергнуть, либо сложить оружие и отныне оставаться метафизиком
про себя. Философия - это всего лишь наиболее объемлющая из наук. По
своему методу она нисколько не отличается от любой точной науки, равно как
и от всех наук, вместе взятых. Пользуясь этим методом, а именно методом
индуктивным, философия объединяет все знания в одну великую науку. По
словам Спенсера, данные каждой отдельной науки представляют собой частицу
единого знания. Философия же объединяет те познания, которые составляют
вклад отдельных наук. Философия есть, таким образом, наука наук, наука в
точном смысле слова, если хотите. Ну, что вы скажете о моем определении?
- Похвально, весьма похвально, - промямлил доктор Гаммерфилд.
Но Эрнест был неумолим.
- Не забывайте, - предостерег он, - что от этого определения не
поздоровится вашей метафизике; раз вы его не опровергаете, значит, вы
побитый метафизик и вам больше не подобает выступать на этом поприще.
Придется вам теперь перейти на положение метафизика в отставке или искать
изъяна в моих рассуждениях, до тех пор пока вас не осенит счастливая
догадка.
Эрнест ждал ответа. Наступило тягостное молчание, особенно
томительное для доктора Гаммерфилда. Он, видимо, был даже не столько
задет, сколько озадачен. Аргументы Эрнеста, увесистые, как удары
кузнечного молота, оглушили его. Прямые и открытые методы спора были ему,
очевидно, в новинку. Почтенный доктор жалобно оглядел своих сотрапезников,
но ни один не пришел ему на помощь. Я заметила, что папа смеется,
закрывшись салфеткой.
- Существует и другой метод дискредитации метафизиков, - продолжал
Эрнест, когда поражение доктора Гаммерфилда стало для всех очевидным. -
Это судить о них по их делам. Что сделали для человечества метафизики,
кроме того, что пичкали его всякими бреднями и выдавали ему свои
собственные тени за богов? Развлекали его на все лады? Согласен. Но какую
они принесли ощутимую пользу? Они разводили философию - да простится мне
неправильное употребление этого слова - по поводу того, что сердце есть
вместилище страстей, в то время как ученые исследовали законы
кровообращения. Они провозглашали, что голод и чума - это кары небесные,
между тем как ученые строили элеваторы и проводили в городах канализацию.
Они создавали богов по своему образу и подобию, в то время как ученые
строили мосты и прокладывали дороги. Они заявляли, что земля - пуп
Вселенной, а ученые в это время открывали Америку и исследовали
пространство в поисках новых звезд и законов, управляющих движением звезд.
Словом, метафизики ничего - ровным счетом ничего - не сделали для
человечества. По мере того как наука двигалась вперед, метафизики шаг за
шагом сдавали свои позиции. Но как только новые научные данные
опрокидывали их субъективные теории, они выдумывали новые субъективные
теории, предусмотрительно расчистив в них местечко для новооткрытых
данных. Этим они и будут пробавляться до скончания века. Метафизики,
господа, это шаманы. Разница между вами и эскимосами, чей бог носит оленью
шкуру и питается ворванью, - это тысячелетиями накопленный опыт, и только.
- Мысль Аристотеля владычествовала в Европе двенадцать столетий, -
напыщенно провозгласил доктор Боллингфорд. - Хотя Аристотель был
метафизиком.
Сказав это, он обвел глазами присутствующих, с удовлетворением
отмечая сочувственные улыбки и одобрительные кивки.
- Ваш пример неудачен, - возразил Эрнест. - Вы ссылаетесь на самый
темный период истории. Он так и называется: <темное средневековье>. Это
был период, когда метафизика подавила науку. Физику она свела к поискам
философского камня, химию - к алхимии, астрономию - к астрологии. Ваше
<владычество аристотелевой мысли> - битая карта!
Доктор Боллингфорд явно приуныл. Затем лицо его прояснилось.
- Да, все ужасы, которые вы нам изобразили, бесспорно, имели место.
Но согласитесь, что та же метафизика заключала в себе и силы, которые
вывели человечество из мрака средневековья к свету последующих столетий.
- Метафизика тут ни при чем, - отрезал Эрнест.
- Как? - вскричал доктор Гаммерфилд. - Разве умозрительная философия
и спекулятивное мышление не породили эру кругосветных путешествий и
великих открытий?
Эрнест с улыбкой повернулся к нему.
- Дражайший сэр, вас, помнится, лишили права публичных выступлений.
Ведь вы так и не опровергли мое определение философии. Вы теперь у нас на
птичьих правах, но так как это участь всех метафизиков, я, так и быть,
прощаю вас. Повторяю: не метафизика породила эру великих открытий. Хлеб
насущный, шелка, драгоценности, золото, наконец, закрытие сухопутных путей
в Индию - вот то, что заставило человека пуститься в плавание к далеким
берегам. После падения Константинополя в 1453 году турки закрыли
караванные пути, по которым европейские купцы ездили в Индию. Пришлось
искать новых путей. Вот чем было вызвано развитие мореплавания. Вот чем
было вызвано и путешествие Колумба. Вы найдете это в любом учебнике
истории. А заодно были добыты новые данные о размерах, форме и строении
Земли, в результате чего система Птолемея полетела вверх тормашками.
Доктор Гаммерфилд фыркнул.
- Вы не согласны? - обратился к нему Эрнест. - В чем же, скажите, я
не прав?
- Я не согласен, вот и все, - огрызнулся доктор Гаммерфилд. - Эта
тема завела бы нас слишком далеко в дебри философии.
- Науке не страшны никакие дебри и никакие дали, - кротко отвечал
Эрнест. - Потому-то она и добилась кой-чего. Потому-то она и открыла
Америку.
Я не стану описывать весь вечер, хотя для меня нет большей радости,
чем вспоминать каждую подробность моего первого знакомства с Эрнестом
Эвергардом.
Битва продолжалась все с тем же ожесточением, и наши гости все больше
багровели и кипятились, особенно когда Эрнест стал честить их такими
словами, как <горе-философы>, <очковтиратели> и т. п. И все время он
отсылал их к фактам. <Факт, сударь, неопровержимый факт!> - восклицал он
торжествующе, уложив противника на обе лопатки. Факты были его оружием. И
он засыпал ими противника, загонял в ловушки и ямы, обрушивал на него
смертоносный огонь фактов.
- Вы, очевидно, молитесь фактам, - съязвил доктор Гаммерфилд.
- Нет бога, кроме факта, и мистер Эвергард - пророк его, - вторил ему
доктор Боллингфорд.
Эрнест весело кивнул в знак согласия.
- Я как тот техасец, - сказал он и, заметив, что от него ждут
разъяснений, продолжал: - Уроженец штата Миссури всегда скажет вам: <Не
поверю, пока сам не увижу>; техасец же скажет: <Не поверю, пока не подержу
в руках>. Из чего следует, что он отнюдь не метафизик.
Другой раз, когда Эрнест сказал, что метафизиками утрачен критерий
истины, на него насел доктор Гаммерфилд.
- Так что же является критерием истины, молодой человек? Может быть,
вы нам скажете? Кстати, на этот вопрос не могли ответить и более мудрые
головы.
- Вот то-то и есть, что не могли! - подхватил Эрнест. Его
несокрушимая самоуверенность бесила их больше всего. - Эти мудрецы потому
не нашли критерия истины, что искали его где-то в эмпиреях. Если бы они
держались твердой земли, они не только нашли бы его без труда, но и
увидели бы, что каждое их действие, каждая мысль является проверкой
истины.
- К делу, к делу! - кипятился доктор Гаммерфилд. - Мы обойдемся без
предисловий. Вы обещали возвестить нам критерий истины, который мы так
долго искали. Просветите же нас, дабы мы уподобились богам.
Открытый вызов и глумление в его словах и тоне, по-видимому, находили
отклик в сердцах слушателей, и только епископу Морхаузу было явно не по
себе.
- Доктор Джордан* определил критерий истины очень точно, - сказал
Эрнест. - Он учил: <Проверяйте его в действии. Годится только то, чему вы
без страха доверили бы свою жизнь!>
- Пффа! - Доктор Гаммерфилд насмешливо улыбался. - А епископ
Беркли?** Его еще никто не опроверг!
_______________
* Видный научный деятель конца XIX и начала XX века. Был
ректором Стенфордского университета, основанного на частные средства.
** Родоначальник идеалистического монизма; его учение, полностью
отрицающее материю, ставило в тупик философов того времени.
Окончательно отвергнуто философией с тех пор, как в ней
восторжествовал метод обобщения данных научного опыта.

- Король метафизиков! - рассмеялся Эрнест. - Ваш пример неудачен.
Беркли и сам не доверял своей метафизике.
Доктор Гаммерфилд пришел в негодование, в священное негодование.
Можно было подумать, что он изобличил Эрнеста в воровстве или во лжи.
- Молодой человек, - загремел он. - Ваше утверждение так же
возмутительно, как и все, что нам пришлось здесь выслушать. Это низкое и
необоснованное утверждение.
- Я уничтожен, убит! - покорно отозвался Эрнест. - Но я хотел бы
знать, какой кирпич свалился мне на голову. Нельзя ли подержать его в
руках, доктор Гаммерфилд?
- Извольте, извольте! - Доктор Гаммерфилд отчаянно брызгал слюной. -
Откуда вы это взяли? Где это сказано, будто бы епископ Беркли сам
признавал, что его метафизика порочна? Какие у вас доказательства? Молодой
человек, метафизика епископа Беркли живет в веках!
- Доказательство того, что Беркли не доверял своей метафизике, я
усматриваю в следующем: Беркли, входя в комнату, всегда и неизменно
пользовался дверью, а не лез напролом через стену. Беркли, дорожа своей
жизнью и предпочитая действовать наверняка, налегал на хлеб и на масло, не
говоря уже о ростбифе. Когда Беркли брился, он обращался к помощи бритвы,
ибо на опыте убедился, что она начисто снимает щетину с его лица.
- Но это дела житейские! - воскликнул доктор Гаммерфилд. - Метафизика
же ведает сверхчувственным миром.
- Так, значит, метафизика надежный кормчий в сверхчувственном мире? -
вкрадчиво спросил Эрнест.
Доктор Гаммерфилд усиленно закивал головой.
- Что же, и сонмы ангелов могут отплясывать на острие иголки - в
сверхчувственном мире, - вслух размышлял Эрнест. - И питающийся ворванью,
одетый в моржовую шкуру эскимосский божок имеет все права на существование
- в сверхчувственном мире. Там это, пожалуй, не встретит никаких
возражений. А сами вы, доктор, тоже живете в сверхчувственном мире?
- <Мой разум - мир, где я живу>, - ответствовал доктор.
- Вы хотите сказать, что вы чужды всему земному, но к обеду вы,
разумеется, не забываете спуститься на землю. И от землетрясения тоже не
ищете укрытия в облаках. Кстати, вы не боитесь, доктор, что, случись у нас
землетрясение, вас может основательно хватить по вашей нематериальной
макушке этаким увесистым нематериальным кирпичом?
Доктор Гаммерфилд невольно поднес руку к затылку, где еще можно было
разглядеть заросший волосами шрам. Эрнест неожиданно попал в точку. Во
время Великого землетрясения* доктора Гаммерфилда чуть не убило кирпичной
трубой. За столом поднялся дружный хохот.
_______________
* Так называли землетрясение, разрушившее город Сан-Франциско в
1906 году хр. эры.

- Так как же? - продолжал Эрнест, когда оживление улеглось. - Я жду
ваших возражений.
Все молчали, и он снова сказал:
- Я жду. - А затем добавил: - Что ж, и это аргумент, но только не в
вашу пользу.
Доктор Гаммерфилд временно выбыл из строя, и вскоре спор перекинулся
в другую область. Пункт за пунктом Эрнест разбивал доводы церковников.
Когда они заявляли, что знают рабочих, Эрнест доказывал, что им не знакомы
простейшие, азбучные истины о положении рабочего класса, и требовал, чтобы
они его опровергли. И все время он забрасывал их фактами, напоминал о
фактах, возвращал к фактам и реальной действительности.
Эта сцена неизгладимо живет в моей памяти. Голос Эрнеста с его столь
знакомыми мне металлическими нотками и сейчас еще звучит в моих ушах, и
каждый факт, которым он разит своих противников, кажется мне метким ударом
гибкого, жалящего бича. Эрнест был безжалостен. Он не просил пощады* и сам
никого не щадил. Особенно памятна мне взбучка, которую он задал нашим
гостям под самый конец.
_______________
* В этом выражении отразился обычай тех времен. Когда один из
противников, сцепившихся, подобно диким зверям, в смертельной
схватке, складывал оружие, от победителя зависело - умертвить его или
оставить ему жизнь.

- Сегодня вы не раз доказали, что не знаете рабочих; некоторые из вас
заявляли это прямо, за других говорило невежество их ответов. Впрочем, вас
трудно и винить, - где уж вам знать рабочих! Вы не живете с ними, вы
предпочитаете селиться в кварталах богачей. Да почему бы и нет? Ведь
богачи и содержат, и кормят вас, и обряжают вот в эту самую добротную
одежду, в которой вы сегодня пожаловали сюда. Ну, и вы, чтобы не остаться
в долгу, расхваливаете ту марку метафизики, которая им всего более по
душе. А известно, какая марка философии и религии по душе капиталистам:
та, которая не угрожает существующему строю.
Ответом на эти слова был ропот возмущения.
- Я не обвиняю вас в двоедушии, - продолжал Эрнест. - Вы и в самом
деле так чувствуете. Вы проповедуете то, во что верите. Этим-то вы и
дороги капиталистам, в этом ваша сила. Но стоит вам изменить свой образ
мыслей и выступить против существующих порядков, как вам немедленно укажут
на дверь: такие проповеди неприемлемы для ваших хозяев. Признайтесь, ведь
подобные случаи бывали*. Не правда ли?
_______________
* В те годы немало священников было отлучено от церкви за то,
что они проповедовали взгляды, неугодные правящим классам, а особенно
такие, которые отражали влияние социалистических идей.

На этот раз никто не спорил. Все молчаливо согласились с оратором, и
только доктор Гаммерфилд сказал:
- Указывают на дверь тем, кто сбился с пути истинного.
- Называйте, как хотите. Сбиться с пути истинного - это и значит
проповедовать то, что не показано, - возразил Эрнест и продолжал: - Так
вот что я вам скажу. Проповедуйте, что вам положено, и получайте, что вам
причитается. Но, только бога ради, оставьте в покое рабочих. Ваше место -
в стане их врагов. У вас с рабочими не может быть ничего общего. Ваши руки
изнежены оттого, что за вас работают другие. Вон вы какие телеса нагуляли,
это от сытой, привольной жизни. (Доктор Боллингфорд невольно поежился,
чувствуя, что все взгляды устремлены на его солидное брюшко, которое, как
говорили злые языки, давно уже мешало ему видеть собственные ноги.) Ваши
головы набиты доктринами, полезными для поддержания существующего строя.
Вы такие же наемники (преданные наемники, допустим), какими была в свое
время швейцарская гвардия*. Служите же своим хозяевам верой и правдой,
стойте на страже их интересов; но не сбивайте с толку рабочих, не
обманывайте их своими лжеучениями. Нельзя быть воином двух станов: это
прежде всего нечестно. До сих пор рабочий класс обходился без ваших услуг.
Поверьте, они ему не понадобятся и в дальнейшем. Напротив, вы не принесете
ему ничего, кроме вреда.
_______________
* Наемная дворцовая стража Людовика XVI, французского короля,
казненного народом.