"Преступность процветает, когда общество проповедует терпимость"

(с) "Бэтмен: Начало", хех. Тот мужик, что Оби Вана играет.

@темы: Кино, Цитаты

---

Сподобился посмотреть "Бэтмен: начало", не в экранке..

Занимательно. У папы Бэтмена мимика небезызвестного Безрукова. Я их путаю ).

@темы: Кино, Позитив

---

02.10.2010 в 18:49

Пишет  Флыф:

Прикольные штуки, которые хочу себе или видеть вокруг себя в городе.

А если сделать оболочку частично непрозрачной - можно еще и узоров добиться...

@темы: Разное, Фото

---

02.10.2010 в 14:25

Пишет  Ринтари:

- Да, нос горячий, но варенья не получишь! Ты специально простудился, я видела, как ты в луже стоял!
- Не стоял! И вообще, та лужа от дома за километр, а ты даже вяжешь в очках! Я правду говорю!
- Запомни, енот, правда - это точное и беспристрастное изложение фактов, а не то, что помогает тебе добраться до варенья!
Марта достаёт из ящика и выкладывает на стол подарок Генерала - военный бинокль.

***

- Зверство! Так нельзя! - хрипло протестует енот. - Носки с горчицей только на ноги надевают, а передние лапы - это руки у меня!
- Ты когда мой клубок украл, бегал по дому на всех, значит, это ноги, - Марта засыпает горчицу в четвёртый носок.

@темы: Рассказ, но ма-аленький

---

02.10.2010 в 00:38

Пишет  V01dem4r:

01.10.2010 в 15:09

Пишет  _FOTINA:

ИСТОРИЯ ДНЯ

01.10.2010 в 15:06

Пишет  .molnija.:
Однажды мы с женой оказались летом по служебной надобности в глухой башкирской деревушке.
Поселились по соседству с симпатичной женщиной Негиной, этакой хиппаркой - вечно в драных джинсах, босоногая, длинные волосы по плечам. И сынишка с ней лет десяти. Но главное - была она явно не в себе. Каждое утро начинала с того, что запускала воздушного змея. Мало того, она с ним разговаривала! Да еще как - бежит с бечевкой в руках и орет: "Слышишь! Я тебя люблю, милый!" Или рассказывает, как у нее курицы несутся и коза доится... А однажды сына своего привлекла к этому делу, да еще подзатыльник отвесила: "Громче кричи, ему же не слышно!" Ну что за черт?
По-настоящему мы напряглись, когда она бегала со своим змеем в проливной дождь под зонтиком. Стали держаться от Негины подальше, лишний раз словом боялись перемолвиться. Да она и сама была неразговорчивая - только со змеем своим по утрам трепалась. А когда нам с женой пришло время уезжать, вздохнули с облегчением.
Негина стояла на крыльце, и тут подошла соседка:
- Ну как там твой-то?
- Прилетит скоро!
Тут жена не выдержала и спрашивает:
- А "твой" - это кто, змей, что ли?
Негина улыбнулась лукаво и крикнула сыну:
- Ренат, принеси змея!
Потом развернула его к нам изнанкой, и мы увидели, что к нему изолентой привязан... мобильник.
- Тут сотовый не берет, только по утрам и с хорошей высоты. А муж у меня нефтяник, на заработках. Вот я и бегаю так, кричу ему в небо наши новости, а он мне потом SМS-кой отписывается. Скучаю очень... А вы-то что подумали?!
Опубликовал jeleznyak.
http://jeleznyak.livejournal.com/355616.html

@темы: Рассказ

---

01.10.2010 в 02:27

Пишет  Имперский Инквизитор:

Десять признаков того, что у вас ПГМ
10. Вы решительно отрицаете, существование тысяч богов других религий, но оскорблены, когда кто-нибудь отрицает вашего бога.

9. Когда ученые говорят, что люди развились из низших форм жизни, для вас это оскорбительно и бесчеловечно. А когда Библия заявляет, что люди созданы из праха, это нормально.

8. Вы смеетесь над многобожниками, но считаете нормальным верить в триединого бога.

7. Ваше лицо багровеет, когда вы слышите о зверствах, приписанных Аллаху. Но вы даже не вздрогнете, слыша, что Иегова погубил всех египетских младенцев в "Исходе", и приказывал уничтожить целые народы в "Иисусе Навине" - включая женщин, детей и даже деревья!

6. Вы смеетесь над индусами, обожествляющими людей, и над греками, чьи боги спят с женщинами. Но для вас нормально верить, что Мария зачала от Духа Святого, а потом родила богочеловека, который был убит, воскрес, а затем вознесся в небо.

5. Вы готовы потратить свою жизнь на поиск лазеек в научно установленном возрасте Земли (4,6 млрд. лет), но не находите ничего дурного в том, чтобы верить доисторическим племенам, живущим в шатрах, и считающим, что возраст Земли - всего несколько поколений.

4. Вы верите, что все население планеты, кроме тех, кто разделяет вашу веру - однако исключая соперничающие секты - будет вечно мучиться в аду. И... да, вы, конечно, считаете свою веру самой терпимой и любящей.

3. Современным наукам, истории, геологии, биологии и физике не удалось вас убедить. С другой стороны, идиот, катающийся по полу и "говорящий на языках", - для вас достаточное свидетельство правоты христианства.

2. Вы определяете 0,01% как "большую долю успеха", когда это касается отвеченных молитв. Вас это убеждает, что молитва работает. И вы думаете, что оставшиеся 99.99% неудач - просто воля божия.

Наконец, 1. Вы знаете о Библии, христианстве и истории церкви гораздо меньше, чем многие атеисты и агностики, но все равно называете себя христианином.

Найдено на просторах сети

@темы: Разное, Статьи

---

30.09.2010 в 19:51

Пишет  N.K.V.D.:

Политый кровью остров Даманский
Воспоминания офицера – свидетеля событий марта 1969 года на Уссури

Юрий Витальевич Сологуб - полковник в отставке.

Недавние сообщения об окончательном урегулировании пограничных проблем между Российской Федерацией и Китайской Народной Республикой поневоле заставили меня вспомнить события почти 40-летней давности. Ведь они происходили как раз в тех местах Дальнего Востока, которые и являлись предметом давнего спора одного государства с другим. И захотелось изложить на бумаге все как было, без утайки. Причем надеюсь, что читатели «НВО» поймут: все это рассказывает отставной полковник-танкист, а не писатель и не журналист. Так что за качество написанного прошу строго не судить...

1 МАРТА 1969 ГОДА

Граница между СССР и КНР тогда проходила по реке Уссури вдоль китайского берега, а не по судоходному фарватеру, как того требует международная практика. Государственный рубеж так и был обозначен на наших топокартах, которыми мы, офицеры Дальневосточного военного округа (ДВО), пользовались в то время – вплотную к китайскому берегу. Время было неспокойное. В КНР вовсю шла так называемая «культурная революция», и на границе постоянно происходили конфликты с беснующимися хунвейбинами (учащаяся молодежь) и цзяофанями (рабочая молодежь), выкрикивающими лозунги «великого кормчего Мао» и размахивающими его цитатниками в виде красных книжечек размером с карманную записную книжку. Все происходило прямо на льду реки, но до стрельбы дело никогда не доходило…
Мы, командиры танковых рот, отрекогносцировали свои опорные пункты на границе, маршруты вывода танков вплоть до огневых позиций, составили схемы обороны и организовали систему огня. Местность благоприятствовала обороне, так как правый берег Уссури был значительно выше левого, китайского, на нем росли ясени диаметром 60–70 см и высотой 15–20 м с развитым подлеском из орешника.
Расстояние до противоположного берега составляло порядка 200 метров, поэтому вопрос результативности огня танковых орудий и пулеметов не стоял, это был бы кинжальный огонь в упор, тем более что высоты, занимаемые нашей обороной, имели крутизну порядка 30 градусов и были обращены в сторону реки. Следовательно, повторяю, с точки зрения обороны местность была идеальной.
Патриоты не на словах, а на деле, все мы были готовы драться с противником не на жизнь, а на смерть… Никаких других помыслов у нас не было, тем более у меня, родившегося в Приморском крае. Ведь мою «малую родину» от гарнизона отделял всего с десяток километров. Поэтому для меня лично защита территориальной целостности страны и выполнение своего воинского долга имело вполне конкретный и абсолютно понятный смысл!
Мы систематически поднимались по тревоге, особенно с 1966 года, с начала этой самой «культурной революции», ожидая приказа на занятие обороны, уточняли задачи и возвращались в казармы…
1 марта 1969 года было воскресенье, и я только что сел обедать, так как и выходной, как всегда, являлся для меня до обеда рабочим днем, посвященным занятиям спортом с личным составом. Но накрытый стол был оставлен... Мы получили задачу на полную подготовку к боевым действиям, поскольку сегодня в 10.30 утра китайские войска нарушили госграницу, заняли остров Даманский и наши пограничники ведут с ними бой.
Вот тут мне стало понятно, куда шли бронетранспортеры Бикинского погранотряда, которые я видел, идя домой в 13.00 этого знаменитого воскресенья. Был ясный, теплый, солнечный день, пахло весной и было чудесное настроение! Рядом топал мой сын четырех лет, его привлекали ручейки, и мы шли домой на обед… Но при виде этой колонны БТР какое-то тревожное чувство родилось в душе: здесь что-то не так...
Обо всем происшедшем на Даманском мы узнали из информации командира полка в Доме офицеров, где нам продемонстрировали фотографии наших погибших пограничников. Но никаких официальных сообщений московского радио еще не прозвучало…
Сейчас, когда я пишу эти строки, мне известно, что в это время генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев звонил начальнику штаба Погранвойск и спрашивал: «Матросов! Скажи! Это война?»
Так и хочется выразиться «очень нежно», по-русски… Генерал Вадим Матросов по долгу службы должен был знать, что происходит на границе! После некоторого молчания он ответил, что это не война, а пограничный конфликт. А фактический Верховный главнокомандующий Вооруженными силами СССР не в курсе, что вот уже три часа пограничники ведут бой против пьяных китайских солдат, при десятикратном превосходстве последних в численности, поддерживаемых огнем артиллерии и минометов с другого берега Уссури...
...Здесь надо сделать еще одно небольшое отступление и объяснить, почему китайцами был выбран для нападения именно район Даманского? Во-первых, он находился на правом фланге Иманского пограничного отряда, что затрудняло оборону острова из-за его удаленности от основных сил погранчасти. Во-вторых, к острову из глубины нашей территории вела всего одна проселочная дорога, по которой было сложно осуществлять выдвижение войск. В-третьих, здесь был стык между Иманским и Бикинским погранотрядами, а застава «Кулебякины сопки» (откуда пришла подмога во главе с ее начальником Виталием Бубениным) располагалась на крайнем левом фланге Бикинского отряда. Это также могло затруднить организацию взаимодействия пограничников, принадлежащих к разным погранчастям. Ну и, в-четвертых, – китайцы ненавидели старшего лейтенанта Стрельникова, начальника заставы «Нижнемихайловка», на участке которой был Даманский, за бескомпромиссную защиту границы и неоднократно грозили «разбить его собачью голову» (то время это была их типовая угроза).
Но никакого взаимодействия организовывать не потребовалось – с фронта китайцев били уцелевшие стрельниковцы под командой младшего сержанта Бабанского, а с тыла – пограничники Бубенина. И только град снарядов и мин с китайского берега вынудил наших ребят отойти.

ПОДГОТОВКА К БОЮ

В тот второй весенний день мы, офицеры-танкисты, естественно, горячо обсуждали в своем кругу произошедшие события. Кто-то меня спросил: «Что ждать дальше, Виталич, ведь в райцентре уже паника началась?» Я ответил: «Никакой войны не будет, это провокация с целью провести 9-й съезд Компартии Китая в апреле на антисоветской волне. Получат по зубам и уберутся, но обвинят во всем нас». Так оно и получилось.
Однако крови солдатской было пролито много и, как всегда, бездарно!
Никакой мобилизационной телеграммы мы не получили, а потому из НЗ нам ничего не дали, а там новенькие танки Т-55 стояли как на картинке. Пришлось оснащать роты машинами учебно-боевой группы, и наш 2-й танковый батальон был укомплектован Т-34-85 и самоходками СУ-100 выпуска 1944 года.
Моя 5-я танковая рота состояла из шести Т-34-85 и четырех СУ-100, при этом одна «тридцатьчетверка» и одна самоходка имели заваренные пробоины от снарядов. Вот только было непонятно, чьи снаряды проделали эти дырки: немецкие или японские. Однако про себя я подумал: «Ничего, родные, еще посражаемся!»
Дела завертелись, и в течение дня 2 марта мы получили один боекомплект (БК) снарядов, это 60 штук, два БК патронов к пулеметам (11 000 штук) и двадцать БК гранат Ф-1 (200 штук) на каждый танк. Зато не дали нам сухих пайков, посуды и прочего имущества, необходимого на войне. Даже сухарями не удостоили. Потому что не положено! Воевать положено, умирать положено, а есть – не положено! Ну, скажите, разве это не идиотизм?!
А вертолеты непрерывно высаживают раненых, ясно слышен грохот боя, до острова напрямую порядка 40 км и истребители-бомбардировщики проносятся над нами на юг… К исходу 2-го марта мы были готовы к бою, и никого не надо было подгонять и воспитывать!
В осколочные снаряды взрыватели ввернуты, патроны в магазинах «по науке» – трассирующие, с легкой пулей, с тяжелой, бронебойно-зажигательные, снова трассеры (14 часов подряд снаряжали). Да еще гребенки магазинов к пулеметам ДТМ (Дегтярева танковый, модернизированный) надо проверить, так как малейший изгиб хотя бы одной из них приводит к отказу подачи патронов при стрельбе.
Но что самое удивительное – стрелять эти пулеметы были способны без всякой смазки, целый день. И никаких задержек, никаких обрывов гильз. Чудеса, да и только!
Хотя рядом, на Т-54 и Т-55 стоят пулеметы СГМТ (станковый Горюнова модернизированный, танковый, образца 1943 года). Они капризны, требуют периодической смазки, да желательно керосином, иначе происходит обрыв гильзы, пулемет отказывает и начинается морока по устранению обрыва гильзы… Каково это в бою?! Единственное удобство – ленточное питание пулемета, а не магазинное, как у ДТМ. Почему бы не соединить положительные качества разных пулеметов и не сделать один хороший образец? Позже я убедился в особенностях психологии конструкторов – ни за что не уступит другому, а заказчик дипломатично промолчит… Вот так и создаются проблемы экипажу! На эту тему можно много говорить, но пока достаточно.
Гранатные ящики вскрыты, гранаты освобождены от промасленной бумаги, пробки-заглушки, стоявшие вместо взрывателей, ослаблены... А были эти «лимонки» изготовлены аж в 1945 году и через четверть века не дали ни одного отказа при учебном гранатометании.
Все проверено, смазано, заправлено, закреплено. Однако к концу дня мы, 25-летние командиры рот, валились с ног, сами работая и обучая других, ибо командиры взводов и командиры танков нашу настоящую героическую боевую технику могли лицезреть только в кино!
Так закончился первый день нашей подготовки к боевым действиям с китайцами. Закончился тревожным ожиданием. Военный городок замер, никакого движения, домашние светомаскировку сделали сами… Замер и районный центр.
Дисциплина стала отменная, все делается сразу, порой без команды, инициативно.
Так, например, о смене двух опорных катков, подшипники которых вышли из строя, я узнал только тогда, когда увидел чумазого донельзя механика-водителя танка, стоявшего в углу парка на ремонте. Солдат шел вдоль колонны роты и рассматривал катки на наших танках. На мой вопрос, что он ищет, получил ответ, что разыскивает катки, которые стащили мои солдаты. Употребил он другие слова, но элементарные правила приличия не позволяют их поставить в строку. Тут, в свою очередь, удивился я, обошел с обеих сторон колонну роты, однако ничего подозрительного не заметил – все катки были в грязи, и она, эта самая грязь, не успела высохнуть.
«Никто у тебя катки не воровал, сам видишь!» – сказал я этому незадачливому бедолаге-воину, и в полном недоумении мы расстались: озадаченный чумазый механик-водитель и не менее озадаченный ротный командир (с той лишь разницей, что не чумазый). И только после «допроса с пристрастием» своих механиков-водителей они признались, что за полчаса были сняты неисправные катки, их откатили к тем двум ремонтируемым танкам, сняли с них два исправных катка, поставили вместо вышедших из строя и замазали грязью. Орлы, да и только!
В «мирное время» один каток меняли неделю, а тут два – за полчаса, и никто ничего не видел. Я с командирами взводов вообще не отходил от колонны, так они все делали с другой стороны. Жаль, не мог наградить бойцов, а так только и сказал, что молодцы.

КАК УЧИЛИСЬ ВОЕВАТЬ

Утро 14 марта началось с отдаленного грохота боя. В 10.00 1-й батальон полка начал марш к границе прямо из парка, из военного городка, по окраине райцентра, и только грязь из-под гусениц летела вперемежку со снегом выше танков. Батальон набирал скорость и вскоре скрылся из виду, лишь дым выхлопных труб показывал направление его движения.
Между тем гул боя к обеду усилился, обстановка стала более тревожной. Я вызвал всех командиров танков и взводов и приказал еще раз проверить выверку прицелов по удаленной точке, указал вешки на танкодроме и потребовал доложить о выполнении каждому командиру лично мне. Через полчаса доклады пошли, но от одного командира танка доклада не последовало.
Когда же сержант прибыл по моему вызову, то на вопрос: «Почему до сих пор не доложено о выверке прицела?» – он ответил, что не знает, как это делать. Тут удивился я и сказал, что 21 февраля лично с командирами танков проводил занятия на танковом огневом городке по теме «Выверка и пристрелка танкового вооружения». Интересуюсь, был ли сержант на том занятии? Да, был, но спал в соседней башне. Тогда я обратил его внимание на движение первого батальона на границу, на то, что наша очередь следующая. А там первые же снаряды противника твои, ведь он сразу поймет, что ты не можешь вести прицельный огонь.
И тут случилось то, чего никто не ожидал – бравый сержант под два метра ростом, в черном танковом комбинезоне и в шлемофоне на затылке… заплакал самым форменным образом! Слезы текли по щекам, он смотрел то на меня, то вслед ушедшему батальону и всхлипывал. Тут опешил я. Не ожидал такой реакции!
Командиры взводов тоже потеряли дар речи и в растерянности смотрели на меня, а он стоял и плакал! Нам всем стало не по себе, и я дал команду командиру взвода лейтенанту Сидорову помочь этому зареванному танкисту, и через полчаса счастливый командир танка улыбался до ушей! Спросил его: «Теперь знаешь, как выверять вооружение?» Ответ был прост, как «тридцатьчетверка»: «На всю жизнь, товарищ старший лейтенант!» «То-то же, гроза хунвейбинов!»
На войне, как на войне – и смех и грех!
Мы продолжали готовить танки к бою, проверяя их по десятому разу, заменили всю смазку, где только можно, перекладывая магазины, упаковывая получше брезенты, запасая дрова, продукты, воду, проволоку, комплекты химзащиты и все то, что, по нашему мнению, может понадобиться в походе.
Самое удивительное в это время – перерождение людей. Дисциплинированность, исполнительность, ответственность, желание сделать все как можно лучше стали для всех естественной реакцией на любое, даже незначительное распоряжение. Убеждать не надо было никого. Все вдруг превратились в примерных солдат… Просто не верилось! Хотя еще вчера требовалось порой и прикрикнуть…
Но гул боя внезапно стих.
Ну, думаю, сломалось там что-то, скоро вперед! Ничего там «не сломалось». Произошло же следующее.
Так как все действия пограничников по уничтожению зарвавшихся китайских вояк неизбежно срывались артогнем с противоположного берега и уже было сожжено шесть танков Т-62 отдельного танкового батальона 135-й мотострелковой дивизии из десяти, погиб начальник Иманского погранотряда полковник Демократ Леонов, было решено – огнем реактивных систем залпового огня БМ-21 «Град» отдельного реактивного дивизиона этой же дивизии уничтожить китайских захватчиков на острове!
Разумно? Абсолютно! Только надо было сначала сделать огневой налет, а уж потом посылать танки на лед, да не зеленые, а в маскировочной окраске. Пишу сейчас эти строки через 40 лет и не могу успокоиться – ну зачем вся эта дурь, сколько можно наступать на одни и те же грабли, губить людей: бой видите ли!
Но сказано – сделано! Штаб ракетных войск и артиллерии (РВиА) округа, а не штаб дивизиона, как должно было быть, произвел расчеты, выдал данные для стрельбы на огневые позиции. 18 боевых машин дали залп, и 720 стокилограммовых реактивных снарядов (РС) ушли к цели за несколько минут! Но когда развеялся дым, то все увидели, что в остров не попали ни одним снарядом!
Все 720 РС улетели на 7 км дальше, в глубь китайской территории, и разнесли деревню со всеми штабами, тылами, госпиталями, со всем, что там находилось в это время!
Потому и наступила тишина, потому что китайцы такой наглости от нас не ожидали!
Почему так произошло? Штаб РВиА округа ошибся в расчетах, не учел превышение нашего правого берега над левым, китайским, плюс психоз начальников – скорее, скорее, вот и сработали по-нашему. А что противник? Да ничего! Только громкоговорители орали непрерывно: «Прекратите стрелять снарядами, которые жгут землю! Иначе разобьем ваши собачьи головы!»
Что же получилось? В каждую боевую машину заряжается 40 реактивных снарядов в требуемой комплектации, но суматоха – быстрей, быстрей – привела к тому, что заряжали все подряд, что было на складе, без разбора, не зная маркировки, – осколочно-фугасные, дымовые, зажигательные (термитные) снаряды, в полном беспорядке, одновременно ввинчивая взрыватели, убирая смазку. И когда это все прилетело, взорвалось, зажглось и задымилось, то ничего живого не осталось, все было перебито, перепахано и сожжено. Одним словом – ад кромешный! Поэтому и наступила тишина. Долго китайцы ликвидировали последствия огневого налета.
А что же мы? Новая команда: «Заряжай!» А нечего заряжать… Как нечего? Так, нечего, нет снарядов. Почему нет, еще должно быть два залпа?! Они есть, но на складах! Почему не везете? Не на чем! А где ТЗМ (транспортно-заряжающие машины)? Их нет, вместо них приписаны машины из народного хозяйства!
Ну так вперед! Не могём! Почему? Нет мобтелеграммы на призыв приписанного автотранспорта, и военкоматы не могут выполнить разнарядку.
И тогда единственное стратегическое шоссе Хабаровск–Владивосток перекрывается, весь и любой пригодный автотранспорт останавливается, грузы – за борт, машины – на склады. Но в то время основной автомашиной на гражданке были грузовики ГАЗ-51 и ГАЗ-52 грузоподъемностью в среднем две тонны, и чтобы подать на огневые позиции один залп – 720 снарядов, – надо погрузить и перевезти по бездорожью более 72 тонн, следовательно, необходимы 36–40 этих самых «газонов». Да все погрузить, да людей накормить, да марш организовать, да машины дозаправить, да проверить их... Да солдат-грузчиков нужно человек 200, иначе можно грузить целые сутки! Да ввернуть несколько сот взрывателей в осколочно-фугасные, зажигательные и дымовые снаряды. Так что работы невпроворот… Вот так и учились воевать заново.
Дело доходило до смешного. Были случаи, когда в «тридцатьчетверки» с 85-мм пушками грузили 100-мм снаряды к орудиям Т-55, и наоборот...
...Всю эту информацию мы получали ежедневно, когда нас собирали в гарнизонном Доме офицеров, подводили итоги наших дел за день, боевых действий на Даманском, демонстрировали фотографии и ставили задачи на следующий день.
Техника стояла в полной готовности к бою, ну а мы начали усиленно готовить экипажи к боевым действиям на тактических занятиях методом пеший по-танковому. Мы совершали марши, перестраивались в предбоевые и боевые порядки, снова сворачивались в колонны, разворачивались с марша в боевую линию и т.д. Занятия проходили до обеда, физическая нагрузка была достаточно высока, но никто не роптал, наоборот, нас, командиров, ругали бойцы: «Надо было раньше начинать!» Вот так вот и воспитывали друг друга.
Но было непонятно, почему бы не обстрелять экипажи, выполнить упражнение учебных стрельб штатным снарядом, провести короткие марши по-ротно, благо местность позволяла, танковая директриса на девять танков под рукой, и с ходу, развернув роты в боевой порядок, атаковать и открыть огонь штатными снарядами. Ответ – пока не требуется! Когда потребуется, будет поздно!
Кстати, 14 марта в бой за остров был брошен и мотострелковый батальон 135-й мотострелковой дивизии под командованием подполковника Смирнова, фронтовика, каким-то чудом продолжавшего служить вместе с замполитом батальона, тоже фронтовиком.
Батальон развернулся на БТР-60ПБ, перешел в атаку, но артогнем противника был остановлен, мотострелки спешились и налегке, в армейских бушлатах бросились вперед. При этом все имущество сгорело вместе с подбитыми бронетранспортерами. Днем было терпимо (плюс 7–10 градусов), однако ночью температура опускалась до минус пяти, но теплых вещей не было, а выдать другие – не положено. Потребовалось вмешательство Москвы, чтобы получить замену всему уничтоженному...
...Атака продолжалась, но от сильного пулеметного и минометного огня батальон нес неоправданные потери, и комбат приказал отходить к своему берегу. Он вместе с замполитом вывел людей из боя, объяснил, почему он это сделал и, получив повторный приказ на атаку, отказался его выполнять, требуя подавить пулеметы и минометы противника, прежде чем бросать людей в бой, на бессмысленную гибель! Ну а дальше, как всегда: «Трус, под трибунал!»
Но когда доложили в Москву, то главком Сухопутных войск генерал Иван Павловский, фронтовик, Герой Советского Союза, сказал: «Ну правильно комбат говорит! Подавите пулеметы!» И все сразу прозрели!
В конечном итоге мощным огнем реактивной артиллерии, огнем танков и действиями мотострелкового батальона подполковника Смирнова остров был освобожден от захватчиков и боевые действия прекратились. Подполковнику Смирнову и его замполиту вручили ордена Красного Знамени, отметили наградами и многих солдат и офицеров. Комбата назначили командиром мотострелкового полка на Красной речке, под Хабаровском. Это был достойный офицер, и жаль, что мне в ходе дальнейшей службы больше не удалось с ним встречаться.
Уроки, безусловно, были извлечены, командование Дальневосточного военного округа заменено, но действительные виновники московские от ответа ушли… Конфликты на границе не прекращались, и мы постоянно «держали порох сухим», но больше до огня дело не доходило.
Так, лето 1974 года было знойным, практически без дождей, реки сильно обмелели, и китайские суда пошли в протоку Казакевичева на Амуре, что рядом с Хабаровском, но без разрешения. Естественно, их не пустили бронекатера Амурской флотилии. Чтобы умерить воинственную риторику беспокойных соседей (когда число непропущенных китайских судов приблизилось к четырем сотням), на прямую наводку была поставлена ствольная артиллерия и последовало предупреждение, что в случае самовольных действий будет немедленно открыт огонь. Любителям провокаций ничего не оставалось, как убраться восвояси.
В 1976 году «великий кормчий» Мао почил в бозе, еще через четыре года разогнали «банду четырех» во главе с вдовой «кормчего», и отношения между нашими государствами начали потихоньку восстанавливаться…

@темы: Война, История

---

Помните картинки про самоубийственного кролика-оригинала? Я ща такое в живую увидел .Сижу в интернете, переставляю мышку на другой край коврика.. Щелк! курсор не пашет. Кнопки работают, колесо мыши работает, курсор - замер. Сцуко, думаю, провод перетерся! трясу мышку, поворачиваю и обнаруживаю ровнехонько под лазером давленого таракана .

@темы: Жизненное, Позитив

---

30.09.2010 в 22:36

Пишет  З. ГорынычЪ:

Хихикс...

30.09.2010 в 14:45

Пишет  Случайный дневник:

Злоключения изобретений.
1. «Думаю, мировой рынок компьютеров вряд ли превысит 5 штук».
Эти слова были сказаны в 1943 году, и, наверное, было бы простительно услышать их от обычного, неученого человека. Но это сказал Томас Уотсон, председатель совета директоров компании IBM.

2. "Бред сумасшедшего!"
Резолюция британского министерства обороны, сделанная на чертежах танка в 1912 году

3. "Хотя теоретически и технически телевидение может быть создано, с коммерческой и финансовой точек зрения я считаю его невозможным. Это из тех открытий, о которых можно праздно помечтать пару часов - и только". (Ли де Форрест, изобретатель диода, 1926 г.)

4. «Никакие сочетания механизмов и известных форм энергии не могут заставить полететь любой аппарат, тяжелее воздуха».
Так сказал крупный ученый Саймон Ньюком в 1903 году, в том самом, когда на своем биплане полетели братья Райт.

5. «Все, что можно было изобрести, уже изобретено».
Докладная записка от 1898г., которая адресована президенту Америки Уильяму Маккинли. В ней директор национального патентного бюро сообщает, что патентное бюро должно быть упразднено именно по этой причине.

6. «Что толку от вашего электричества?»
Это сказал премьер-министр Англии Майклу Фарадею после демонстрации опытов с электричеством.

7. «Не представляет интереса.»
Так в 1887 году отозвалось главное артиллерийское управление по поводу предложенного Дмитрием Рудницким проекта самострельной винтовки, предназначенной для ведения огня очередями.

8. "Вы собираетесь заставить судно двигаться против ветра и течения, разведя огонь под палубой? У нас нет времени слушать подобную чепуху"
Этими словами французское правительство в начале 19 века отвергло идею создания парохода.

© Талифа

@темы: История, Цитаты, Наука

---

30.09.2010 в 16:44

Пишет  LookCool:

Путин снимется в одной из серий "Теории Большого взрыва"
В одном из эпизодов сериала "Теория Большого взрыва" появится премьер-министр РФ Владимир Путин.

Ранее сообщалось, что глава российского правительства станет ведущим серии программ "Wildlife with Vladimir Putin" на канале Animal Planet и "Big Bang with Vladimir Putin" на канале Discovery Science.

В передачах из цикла "Big Bang with Vladimir Putin" премьер в популярной форме будет рассказывать о том, что было до и сразу после Большого взрыва, а также об этапах развития "новорожденной" Вселенной.

Пилотные выпуски выйдут в эфир в конце декабря 2010 года. В качестве дополнительной рекламы научно-популярных программ с Владимиром Путиным компания Discovery Communications заключила соглашение о его участии в одной из серий ситкома "Теория Большого взрыва".

"Теория Большого взрыва" (The Big Bang Theory), выходящая на канале CBS с 2007 года, повествует о жизни молодых ученых и их соседки по лестничной площадке – привлекательной блондинки, работающей в кафе и мечтающей стать актрисой.

Как пишет The Cinematic Journal, Владимир Путин сыграет в этом эпизоде самого себя. По сценарию, глава российского правительства посетит университет, в котором работает астрофизик Шелдон Купер (Джим Парсонс). Во время лекции премьер-министра РФ Путин и Шелдон вступят в полемику о происхождении Вселенной.
"Мистер Путин известен своими парадоксальными афоризмами и умением жестко вести дискуссию. А Шелдон – это Шелдон. Так что будет круто", – заявил изданию продюсер сериала Чак Лорри.

@темы: Юмор, Статьи

---

Хе-хе..

30.09.2010 в 07:20

Пишет  Чудеснов:

via  К.Штурн

@темы: Юмор, Фото

---

Мне определенно нравится начало нового сезона "Теории". Это просто улет ))))

@темы: Кино, Позитив

---

27.09.2010 в 23:23

Пишет  Нат Фламмер:

27.09.2010 в 07:08

Пишет  Андрей Земсков:

Концерты в Москве и Питере
1 октября в 20:00 - МОСКВА. Встреча в 19:30 у выхода из М "Воробьёвы горы", последний вагон из центра и направо к выходу. Клуб на отдельной территории, поэтому встреча у метро. Вход 200 р.

2 октября в 16:00 - МОСКВА. Выставочный зал "Ходынка". М "Октябрьское поле", ул. Ирины Левченко, 2. Вход 200 р.

3 октября в 17:00 - КАШИРА, городская библиотека.

9 октября в 19:00 - САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. Клуб "Ноосфера". М "Петроградская", Каменноостровский пр-т, 65, кв. 57. Вход со стороны ул. Графтио во двор, коричневая дверь, на ней будет афиша. Вход 200 р.

30 сентября, 4, 5, 6, 7, 8 октября пока свободны, могу приехать и спеть куда угодно. Приглашайте, такая возможность есть ) Буду благодарен за перепосты и рекомендации вашим друзьям в данных населённых пунктах.

Связь со мной с 29 сентября по 10 октября по тел. [phone].

@темы: Музыка, Разное, Ссылки

---

Оченно..

15.09.2010 в 21:41

Пишет  Катарина Роде:

Виктор Пелевин. Ника.
Вот на что я не люблю Пелевина, но этот рассказ тронул до глубины души и почти до слез, особенно в конце.

Виктор Пелевин
Ника

Теперь, когда ее легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре, и на моих коленях лежит тяжелый, как силикатный кирпич, том Бунина, я иногда отрываю взгляд от страницы и смотрю на стену, где висит ее случайно сохранившийся снимок.

Она была намного моложе меня, судьба свела нас случайно, и я не считал, что ее привязанность ко мне вызвана моими достоинствами, скорее, я был для нее, если воспользоваться термином из физиологии, просто раздражителем, вызывавшим рефлексы и реакции, которые остались бы неизменными, будь на моем месте физик-фундаменталист в академической ермолке, продажный депутат или любой другой, готовый оценить ее смуглую южную прелесть и смягчить ей тяжесть существования вдали от древней родины, в голодной северной стране, где она по недоразумению родилась. Когда она прятала голову у меня на груди, я медленно проводил пальцами по ее шее и представлял себе другую ладонь на том же нежном изгибе — тонкопалую и бледную, с маленьким черепом на кольце, или непристойно-волосатую, в синих якорях и датах, так же медленно сползающую вниз - и чувствовал, что эта перемена совсем не затронула бы ее души.

Я никогда не называл ее полным именем — слово «Вероника» для меня было ботаническим термином и вызывало в памяти удушливо пахнущие белые цветы с оставшейся далеко в детстве южной клумбы. Я обходился последним слогом, что было ей безразлично, чутья к музыке речи у нее не было совсем, а о своей тезке-богине, безголовой и крылатой, она даже не знала.

Мои друзья невзлюбили ее сразу. Возможно, они догадывались, что великодушие, с которым они — пусть даже на несколько минут — принимали ее в свой круг, оставалось просто незамеченным.

Но требовать от Ники иного было бы так же глупо, как ожидать от идущего по асфальту пешехода чувства признательности к когда-то проложившим дорогу рабочим, для нее окружающие были чем-то вроде говорящих шкафов, которые по непостижимым причинам появлялись рядом с ней и по таким же непостижимым причинам исчезали. Ника не интересовалась чужими чувствами, но инстинктивно угадывала отношение к себе — и, когда ко мне приходили, она чаще всего вставала и шла на кухню. Внешне мои знакомые не были с ней грубы, но не скрывали пренебрежения, когда ее не было рядом, никто из них, разумеется, не считал ее ровней.

— Что ж твоя Ника, на меня и глядеть не хочет? — спрашивал меня один из них с усмешечкой. Ему не приходило в голову, что именно так оно и есть, со странной наивностью он полагал, что в глубине никиной души ему отведена целая галерея.

— Ты совершенно не умеешь их дрессировать, — говорил другой в приступе пьяной задушевности, — у меня она шелковой была бы через неделю.

Я знал, что он отлично разбирается в предмете, потому что жена дрессирует его уже четвертый год, но меньше всего в жизни мне хотелось стать чьим-то воспитателем.

Не то, чтобы Ника была равнодушна к удобствам — она с патологическим постоянством оказывалась в том самом кресле, куда мне хотелось сесть, — но предметы существовали для нее только пока она ими пользовалась, а потом исчезали. Наверное, поэтому у нее не было практически ничего своего, я иногда думал, что именно такой тип и пытались вывести коммунисты древности, не имея понятия, как будет выглядеть результат их усилий.

С чужими чувствами она не считалась, но не из-за скверного склада характера, а оттого, что часто не догадывалась о существовании этих чувств. Когда она случайно разбила старинную сахарницу кузнецовского фарфора, стоявшую на шкафу, и я через час после этого неожиданно для себя дал ей пощечину, Ника просто не поняла, за что ее ударили - она выскочила вон, и, когда я пришел извиняться, молча отвернулась к стене. Для Ники сахарница была просто усеченным конусом из блестящего материала, набитым бумажками, для меня — чем-то вроде копилки, где хранились собранные за всю жизнь доказательства реальности бытия: страничка из давно не существующей записной книжки с телефоном, по которому я так и не позвонил, билет в «Иллюзион» с неоторванным контролем, маленькая фотография и несколько незаполненных аптечных рецептов. Мне было стыдно перед Никой, а извиняться было глупо, я не знал, что делать, и оттого говорил витиевато и путано:

— Ника, не сердись. Хлам имеет над человеком странную власть. Выкинуть какие-нибудь треснувшие очки означает признать, что целый мир, увиденный сквозь них, навсегда остался за спиной, или, наооборот и то же самое, оказался впереди, в царстве надвигающегося небытия… Ника, если б ты меня понимала… Обломки прошлого становятся подобием якорей, привязывающих душу к уже не существующему, из чего видно, что нет и того, что обычно понимают под душой, потому что…

Я из под ладони глянул на нее и увидел, как она зевает. Бог знает, о чем она думала, но мои слова не проникали в ее маленькую красивую голову — с таким же успехом я мог бы говорить с диваном, на котором она сидела. В тот вечер я был с Никой особенно нежен, и все же меня не покидало чувство, что мои руки, скользящие по ее телу, немногим отличаются для нее от веток, которые касаются ее боков во время наших совместных прогулок по лесу — тогда мы еще ходили на прогулки вдвоем.

Мы были рядом каждый день, но у меня хватило трезвости понять, что по-настоящему мы не станем близки никогда. Она даже не догадывалась, что в тот самый момент, когда она прижимается ко мне своим по-кошачьи гибким телом, я могу находиться в совсем другом месте, полностью забыв о ее присутствии. В сущности, она была очень пошла, и ее запросы были чисто физиологическими — набить брюхо, выспаться и получить необходимое для хорошего пищеварения количество ласки. Она часами дремала у телевизора, почти не глядя на экран, помногу ела — кстати, предпочитала жирную пищу — и очень любила спать, ни разу я не помню ее с книгой. Но природное изящество и юность придавали всем ее проявлениям какую-то иллюзорную одухотворенность, в ее животном — если вдуматься — бытии был отблеск высшей гармонии, естественное дыхание того, за чем безнадежно гонится искусство, и мне начинало казаться, что по-настоящему красива и осмысленна именно ее простая судьба, а все, на чем я основываю собственную жизнь — просто выдумки, да еще и чужие. Одно время я мечтал узнать, что она обо мне думает, но добиваться от нее ответа было бесполезно, а дневника, который я мог бы украдкой прочесть, она не вела.

И вдруг я заметил, что меня по-настоящему интересует ее мир.

У нее была привычка подолгу просиживать у окна, глядя вниз, однажды я останавился за ее спиной, положил ладонь ей на затылок — она чуть вздрогнула, но не отстранилась — и попытался угадать, на что она смотрит, и чем для нее является то, что она видит. Перед нами был обычный московский двор — песочница с парой ковыряющихся детей, турник, на котором выбивали ковры, каркас чума, сваренный из красных металлических труб, бревенчатая избушка для детей, помойки, в ороны и мачта фонаря. Больше всего меня угнетал этот красный каркас — наверно потому, что когда-то в детстве, в серый зимний день, моя душа хрустнула под тяжестью огромного гэдээровского альбома, посвященного давно исчезшей культуре охотников за мамонтами.

Это была удивительно устойчивая цивилизация, существовавшая, совершенно не изменяясь, несколько тысяч лет где-то в Сибири - люди жили в небольших, обтянутых мамонтовыми шкурами полукруглых домиках, каркас которых точь-в-точь повторял геометрию нынешних красных сооружений на детских площадках, только выполнялся не из железных труб, а из связанных бивней мамонта. В альбоме жизнь охотников — это романтическое слово, кстати, совершенно не подходит к немытым ублюдкам, раз в месяц заманивавшим большое доверчивое животное в яму с колом на дне — была изображена очень подробно, и я с удивлением узнал многие мелкие бытовые детали, пейзажи и лица, тут же я сделал первое в своей жизни логическое умозаключение, что художник, без всякого сомнения, побывал в советском плену. С тех пор эти красные решетчатые полусферы, возвышающиеся почти в каждом дворе, стали казаться мне эхом породившей нас культуры, другим ее эхом были маленькие стада фарфоровых мамонтов, из тьмы тысячелетий бредущие в будущее по миллионам советских буфетов. Есть у нас и другие предки, думал я, вот например трипольцы — не от слова «Триполи», а от «Триполье», — которые четыре, что ли, тысячи лет назад занимались земледелием и скотоводством, а в свободное время вырезали из камня маленьких голых баб с очень толстым задом — этих баб, «Венер», как их сейчас называют, осталось очень много — видно, они были в красном углу каждого дома. Кроме этого про трипольцев известно, что их бревенчатые колхозы имели очень строгую планировку с широкой главной улицей, а дома в поселках были совершенно одинаковы. На детской площадке, которую разглядывали мы с Никой, от этой культуры остался бревенчатый домик, строго ориентированный по сторонам света, где уже час сидела вялая девочка в резиновых сапогах — сама она была не видна, виднелись только покачивающиеся нежно-голубые голенища.

Господи, думал я, обнимая Нику, а сколько я мог бы сказать, к примеру, о песочнице? А о помойке? А о фонаре? Но все это будет моим миром, от которого я порядочно устал, и из которого мне некуда выбраться, потому что умственные построения, как мухи, облепят изображение любого предмета на сетчатке моих глаз.

А Ника была совершенно свободна от унизительной необходимости соотносить пламя над мусорным баком с московским пожаром 1737 года, или связывать полуотрыжку-полукарканье сытой универсамовской вороны с древнеримской приметой, упомянутой в «Юлиане Отступнике». Но что же тогда такое ее душа? Мой кратковременный интерес к ее внутренней жизни, в которую я не мог проникнуть, несмотря на то, что сама Ника полностью была в моей власти, объяснялся, видимо, моим стремлением измениться, избавиться от постоянно грохочущих в моей голове мыслей, успевших накатать колею, из которой они уже не выходили. В сущности, со мной уже давно не происходило ничего нового, и я надеялся, находясь рядом с Никой, увидеть какие-то незнакомые способы чувствовать и жить. Когда я сознался себе, что, глядя в окно, она видит попросту то, что там находится, и что ее рассудок совершенно не склонен к путешествиям по прошлому и будущему, а довольствуется настоящим, я уже понимал, что имею дело не с реально существующей Никой, а с набором собственных мыслей, что передо мной, как это всегда было и будет, оказались мои представления, принявшие ее форму, а сама Ника, сидящая в полуметре от меня, недоступна, как вершина Спасской башни. И я снова ощутил на своих плечах невесомый, но невыносимый груз одиночества.

— Видишь ли, Ника, — сказал я, отходя в сторону, — мне совершенно наплевать, зачем ты глядишь во двор и что ты там видишь.

Она посмотрела на меня и опять повернулась к окну — видно, она успела привыкнуть к моим выходкам. Кроме того — хоть она никогда не призналась бы в этом — ей было совершенно наплевать на все, что я говорю.

Из одной крайности я бросился в другую. Убедившись, что загадочность ее зеленоватых глаз — явление чисто оптическое, я решил, что знаю про нее все, и моя привязанность разбавилась легким презрением, которого я почти не скрывал, считая, что она его не заметит.

Но вскоре я почувствовал, что она тяготится замкнутостью нашей жизни, становится нервной и обидчивой. Была весна, а я почти все время сидел дома, и ей приходилось проводить время рядом, а за окном уже зеленела трава, и сквозь серую пленку похожих на туман облаков, затянувших все небо, мерцало размытое, вдвое больше обычного, солнце.

Я не помню, когда она первый раз пошла гулять без меня, но помню свои чувства по этому поводу — я отпустил ее без особого волнения, отбросив вялую мысль о том, что надо бы пойти вместе. Не то, чтобы я стал тяготиться ее обществом — просто я постепенно начал относиться к ней так же, как она с самого начала относилась ко мне — как к табурету, кактусу на подоконнике или круглому облаку за окном. Обычно, чтобы сохранить у себя иллюзию прежней заботы, я провожал ее до двери на лестничную клетку, бормотал ей вслед что-то неразборчиво-напутственное и шел назад, она никогда не спускалась в лифте, а неслышными быстрыми шагами сбегала по лестнице вниз — я думаю, что в этом не присутствовало ни тени спортивного кокетства, она действительно была так юна и полна сил, что ей легче было три минуты мчаться по ступеням, почти их не касаясь, чем тратить это же время на ожидание жужжащего гробоподобного ящика, залитого тревожным желтым светом, воняющего мочей и славящего группу «Depeche Mode». (Кстати сказать, Ника была на редкость равнодушна и к этой группе, и к року вообще - единственное, что на моей памяти вызвало у нее интерес — это то место на «Animals», где сквозь облака знакомого дыма военной трехтонкой катит к линии фронта далекий синтезатор, и задумчиво лают еще не прикормленные Борисом Гребенщиковым электрические псы.) Меня интересовало, куда она ходит — хоть и не настолько, чтобы я стал за ней шпионить, но в достаточной степени, чтобы заставить меня выходить на балкон с биноклем в руках через несколько минут после ее ухода, перед самим собой я никогда не делал вид, что то, чем я занят, хорошо. Ее простые маршруты шли по иссеченной дорожками аллее, мимо скамеек, ларька с напитками и спирального подъема в стол заказов, потом она поворачивала за угол высокой зеленой шестнадцатиэтажки — туда, где за долгим пыльным пустырем начинался лес.

Дальше я терял ее и — Г осподи! — как же мне было жаль, что я не могу на несколько секунд стать ею и увидеть по-новому все то, что уже стало для меня незаметным. Уже потом я понял, что мне хотелось просто перестать быть собой, то есть перестать быть, тоска по новому — это одна из самых мягких форм, которые приобретает в нашей стране суицидальный комплекс.

Есть такая английская пословица — «у каждого в шкафу спрятан свой скелет». Что-то мешает правильно, в общем, мыслящим англичанам понять окончательную истину. Ужаснее всего то, что этот скелет «свой» не в смысле имущественного права или необходимости его прятать, а в смысле «свой собственный», и шкаф здесь — эвфемизм тела, из которого этот скелет когда-нибудь выпадет по той причине, что шкаф исчезнет. Мне никогда не приходило в голову, что в том шкафу, который я называл Никой, тоже есть скелет, я ни разу не представлял ее возможной смерти. Все в ней было противоположно смыслу этого слова, она была сгущеной жизнью, как бывает сгущеное молоко (однажды, ледяным зимним вечером, она совершенно голой вышла на покрытый снегом балкон, и вдруг на перила опустился голубь — и Ника присела, словно боясь его спугнуть, и замерла, прошла минута, я, любуясь ее смуглой спиной, вдруг с изумлением понял, что она не чувствует холода или просто забыла о нем). Поэтому ее смерть не произвела на меня особого впечатления. Она просто не попала в связанную с чувствами часть сознания и не стала для меня эмоциональным фактом, возможно, это было своеобразной психической реакцией на то, что причиной всему оказался мой поступок. Я не убивал ее, понятно, своей рукой, но это я толкнул невидимую вагонетку судьбы, которая настигла ее через много дней, это я был виновен в том, что началась длинная цепь событий, последним из которых стала ее гибель. Патриот со слюнявой пастью и заросшим шерстью покатым лбом - последнее, что она увидела в жизни — стал конкретным воплощением ее смерти, вот и все. Глупо искать виноватого, каждый приговор сам находит подходящего палача, и каждый из нас — соучастник массы убийств, в мире все переплетено, и причинно-следственные связи невосстановимы.

Кто знает, не обрекаем ли мы на голод детей Занзибара, уступая место в метро какой-нибудь злобной старухе? Область нашего предвидения и ответственности слишком узка, и все причины в конечном счете уходят в неизвестность, к сотворению мира.

Был мартовский день, но погода стояла самая что ни на есть ленинская: за окном висел ноябрьский чернобушлатный туман, сквозь который еле просвечивал ржавый зиг хайль подъемного крана, на близкой стройке районной авроркой побухивал агрегат для забивания свай. Когда свая уходила в землю и грохот стихал, в тумане рождались пьяные голоса и мат, причем особо выделялся один высокий вибрирующий тенор. Потом что-то начинало позвякивать — это волокли новую рельсу. И удары раздавались опять. Когда стемнело, стало немного легче, я сел в кресло напротив растянувшейся на диване Ники и стал листать Гайто Газданова. У меня была привычка читать вслух, и то, что она меня не слушала, никогда меня не задевало. Единственное, что я позволял себе — это чуть выделять некоторые места интонацией:

«Ее нельзя было назвать скрытной, но длительное знакомство или тесная душевная близость были необходимы, чтобы узнать, как до сих пор проходила ее жизнь, что она любит, чего она не любит, что ее интересует, что ей кажется ценным в людях, с которыми она сталкивается. Мне не приходилось слышать от нее высказываний, которые бы ее лично характеризовали, хотя я говорил с ней на самые разные темы, она обычно молча слушала. За много недель я узнал о ней чуть больше, чем в первые дни. Вместе с тем у нее не было никаких причин скрывать от меня что бы то ни было, это было просто следствие ее природной сдержанности, которая не могла не казаться мне странной. Когда я ее спрашивал о чем-нибудь, она не хотела отвечать, и я этому неизменно удивлялся…»

Я неизменно удивлялся другому — почти все книги, почти все стихи были посвящены, если разобраться, Нике — как бы ее не звали и какой бы облик она не принимала , чем умнее и тоньше был художник тем неразрешимее и мистичнее становилась ее загадка, лучшие силы лучших душ уходили на штурм этой безмолвной зеленоглазой непостижимости, и все расшибалось о невидимую или просто несуществующую — а значит, действительно непреодолимую — преграду, даже от блестящего Владимира Набокова, успевшего в последний момент заслониться лирическим героем, остались только два печальных глаза да фаллос длиной в фут (последнее я объяснял тем, что свой знаменитый роман он создавал вдали от Родины).

«И медленно пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна, — бормотал я сквозь дрему, раздумывая над тайной этого несущегося сквозь века молчания, в котором отразилось столько непохожих сердец, — был греческий диван мохнатый, да в вольной росписи стена…»

Я заснул над книгой, а проснувшись, увидел, что Ники в комнате нет. Я уже давно замечал, что по ночам она куда-то ненадолго уходит. Я думал, что ей нужен небольшой моцион перед сном, или несколько минут общения с такими же никами, по вечерам собиравшимися в круге света перед подъездом, где всегда играл неизвестно чей магнитофон. Кажется, у нее была подруга по имени Маша — рыжая и шустрая , пару раз я видел их вместе. Никаких возражений против этого у меня не было, и я даже оставлял дверь открытой, чтобы она не будила меня своей возней в темном коридоре и видела, что я в курсе ее ночных прогулок. Единственным чувством, которое я испытывал, была моя обычная зависть по поводу того, что от меня опять ускользают какие-то грани мира — но мне никогда не приходило в голову отправиться вместе с ней, я понимал, до какой степени я буду неуместен в ее компании. Мне вряд ли показалось бы интересным ее общество, но все-таки было чуть-чуть обидно, что у нее есть свой круг, куда мне закрыт доступ.

Когда я проснулся с книгой на коленях и увидел, что я в комнате один, мне вдруг захотелось ненадолго спуститься вниз и выкурить сигарету на лавке перед подъездом, я решил, что если и увижу Нику, то никак не покажу нашей связи. Спускаясь в лифте, я даже представил себе, как она увидит меня, вздрогнет, но, заметив мою индифферентность, повернется к Маше — отчего-то я считал, что они будут сидеть на лавке рядом — и продолжит тихий, понятный только им разговор.

Перед домом никого не было, и мне вдруг стало неясно, почему я был уверен, что встречу ее. Прямо у лавки стоял спортивный «мерседес» коричневого цвета — иногда я замечал его на соседних улицах, иногда перед своим подъездом , то, что это одна и та же машина, было ясно по запоминающемуся номеру - какому-то «ХРЯ» или «ХАМ». Со второго этажа доносилась тихая музыка, кусты чуть качались от ветра, и снега вокруг уже совсем не было, скоро лето, подумал я. Но все же было еще холодно. Когда я вернулся в дом, на меня неодобрительно подняла глаза похожая на сухую розу старуха, сидевшая на посту у двери — уже пора было запирать подъезд. Поднимаясь в лифте, я думал о пенсионерах из бывшего актива, несущих в подъезде последнюю живую веточку захиревшей общенародной вахты — по их трагической сосредоточенности было видно, что далеко в будущее они ее не затащат, а передать совсем некому. На лестничной клетке я последний раз затянулся, открыл дверь на лестницу, чтобы бросить окурок в ведро, услышал какие-то странные звуки на площадке пролетом ниже, наклонился над перилами и увидел Нику.

Человек с более изощренной психикой решил бы, возможно, что она выбрала именно это место — в двух шагах от собственной квартиры — чтобы получить удовольствие особого рода, наслаждение от надругательства над семейным очагом. Мне это в голову не пришло — я знал, что для Ники это было бы слишком сложно, но то, что я увидел, вызвало у меня приступ инстинктивного отвращения.

Два бешено работающих слившихся тела в дрожащем свете неисправной лампы показались мне живой швейной машиной, а взвизгивания, которые трудно было принять за звуки человеческого голоса — скрипом несмазанных шестеренок. Не знаю, сколько я смотрел на все это, секунду или несколько минут. Вдруг я увидел никины глаза, и моя рука сама подняла с помойного ведра ржавую крышку, которая через мгновение с грохотом врезалась в стену и свалилсь ей на голову.

Видимо, я их сильно испугал. Они кинулись вниз, и я успел узнать того, кто был с Никой. Он жил где-то в нашем доме, и я несколько раз встречал его на лестнице, когда отключали лифт — у него были невыразительные глаза, длинные бесцветные усы и вид, полный собственного достоинства. Один раз я видел, как он, не теряя этого вида, роется в мусорном ведре, я проходил мимо, он поднял глаза и некоторое время внимательно глядел на меня, когда я спустился на несколько ступеней, и он убедился, что я не составлю ему конкуренции, за моей спиной опять раздалось шуршание картофельных очисток, в которых он что-то искал. Я давно догадывался - Нике нравятся именно такие, как он, животные в полном смысле слова, и ее всегда будет тянуть к ним, на кого бы она сама ни походила в лунном или каком-нибудь там еще свете. Собственно, сама по себе она ни на кого не похожа, подумал я, открывая дверь в квартиру, ведь если я гляжу на нее, и она кажется мне по-своему совершенным произведением искусства, дело здесь не в ней, а во мне, которому это кажется. Вся красота, которую я вижу, заключена в моем сердце, потому что именно там находится камертон, с невыразимой нотой которого я сравниваю все остальное. Я постоянно принимаю самого себя за себя самого, думая, что имею дело с чем-то внешним, а мир вокруг — всего лишь система зеркал разной кривизны. Мы странно устроены, размышлял я, мы видим только то, что собираемся увидеть — причем в мельчайших деталях, вплоть до лиц и положений — на месте того, что нам показывают на самом деле, как Гумберт Гумберт, принимающий жирный социал-демократический локоть в окне соседнего дома за колено замершей нимфетки.

Ника не пришла домой ночью, а рано утром, заперев дверь на все замки, я уехал из города на две недели. Когда я вернулся, меня встретила розоволосая старушка с вахты, и, поглядывая на трех других старух, полукругом сидевших возлее ее стола на принесенных из квартир стульях, громко сообщила, что несколько раз приходила Ника, но не могла попасть в квартиру, а последние несколько дней ее не было видно. Старухи с любопытством глядели на меня, и я быстро прошел мимо, все-таки какое-то замечание о моем моральном облике догнало меня у лифта. Я чувствовал беспокойство, потому что совершенно не представлял, где ее искать. Но я был уверен, что она вернется, у меня было много дел, и до самого вечера я ни разу не вспомнил о ней, а вечером зазвонил телефон, и старушка с вахты, явно решившая принять участие в моей жизни, сообщила, что ее зовут Татьяна Григорьевна, и что она только что видела Нику внизу.

Асфальт перед домом на глазах темнел — моросил мелкий дождь. У подъезда несколько девочек с ритмичными криками прыгали через резинку, натянутую на уровне их шей — каким-то чудом они ухитрялись перекидывать через нее ноги. Ветер пронес над моей головой рваный пластиковый пакет. Ники нигде не было. Я повернул за угол и пошел в сторону леса, еще не видного за домами. Куда именно я иду, я твердо не знал, но был уверен, что встречу Нику. Когда я дошел до последнего дома перед пустырем, дождь почти кончился, я повернул за угол. Она стояла перед коричневым «мерседесом» с хамским номером, припаркованный с пижонской лихостью — одно колесо было на тротуаре. Передняя дверь была открыта, а за стеклом курил похожий на молодого Сталина человек в красивом полосатом пиджаке.

— Ника! Привет, — сказал я, останавливаясь.

Она поглядела на меня, но словно не узнала. Я наклонился вперед и уперся ладонями в колени. Мне часто говорили, что такие, как она, не прощают обид, но я не принимал этих слов всерьез — наверно, потому, что раньше она прощала мне все обиды. Человек в «мерседесе» брезгливо повернул ко мне лицо и чуть нахмурился.



— Ника, прости меня, а? — стараясь не обращать на него внимания, прошептал я и протянул к ней руки, с тоской чувствуя, до чего я похож на молодого Чернышевского, по нужде заскочившего в петербургский подъезд и с жестом братства поднимающегося с корточек навстречу влетевшей с мороза девушке, меня несколько утешало, что такое сравнение вряд ли придет в голову Нике или уже оскалившему золотые клыки грузину за ветровым стеклом.

Она опустила голову, словно раздумывая, и вдруг по какой-то неопределимой мелочи я понял, что она сейчас шагнет ко мне, шагнет от этого ворованного «мерседеса», водитель которого сверлил во мне дыру своими подобранными под цвет капота глазами, и через несколько минут я на руках пронесу ее мимо старух в своем подъезде, мысленно я уже давал себе слово никуда не отпускать ее одну. Она должна была шагнуть ко мне, это было так же ясно, как то, что накрапывал дождь, но Ника вдруг отшатнулась в сторону, а сзади донесся перепуганный детский крик:

— Стой! Кому говорю, стоять!

Я оглянулся и увидел огромную овчарку, молча несущуюся к нам по газону, ее хозяин, мальчишка в кепке с огромным козырьком, размахивая ошейником, орал:

— Патриот! Назад! К ноге!

Отлично помню эту растянувшуюся секунду — черное тело, несущееся низко над травой, фигурку с поднятой рукой, которая словно собралась огреть кого-то плетью, нескольких остановившихся прохожих, глядящих в нашу сторону, помню и мелькнувшую у меня в этот момент мысль, что даже дети в американских кепках говорят у нас на погранично-лагерном жаргоне.

Сзади резко взвизгнули тормоза и закричала какая-то женщина, ища и не находя глазами Нику, я уже знал, что произошло.

Машина — это была «лада» кооперативного пошиба с яркими наклейками на заднем стекле — опять набирала скорость, видимо, водитель испугался, хотя виноват он не был. Когда я подбежал, машина уже скрылась за поворотом, краем глаза я заметил бегущую назад к хозяину собаку. Вокруг непонятно откуда возникло несколько прохожих, с жадным вниманием глядящих на ненатурально яркую кровь на мокром асфальте.

— Вот сволочь, — сказал за моей спиной голос с грузинским акцентом. — Дальше поехал.

— Убивать таких надо, — сообщил другой, женский. — Скупили все, понимаешь… Да, да, что вы на меня так… У, да вы, я вижу, тоже…

Толпа сзади росла, в разговор вступили еще несколько голосов, но я перестал их слышать. Дождь пошел снова, и по лужам поплыли пузыри, подобные нашим мыслям, надеждам и судьбам, летевший со стороны леса ветер доносил первые летние запахи, полные невыразимой свежести и словно обещающие что-то такое, чего еще не было никогда. Я не чувствовал горя и был странно спокоен. Но, глядя на ее бессильно откинутый темный хвост, на ее тело, даже после смерти не потерявшее своей таинственной сиамской красоты, я знал, что как бы не изменилась моя жизнь, каким бы ни было мое завтра, и что бы не пришло на смену тому, что я люблю и ненавижу, я уже никогда не буду стоять у своего окна, держа на руках другую кошку.

@темы: Рассказ

---

Рабочее..

Завтра двухдневная командировка в Партизанск и Находку. Не теряйте .

@темы: Жизненное

---

Заметка на память..

.. А то мало ли как повернется, хех.

У Хищника совершенно отстойное боковое зрение, ибо глаза расположены очень глубоко, фактически внутри черепа.

Вопрос: компенсируется ли этот косяк шлемом?

Второй вопрос: А как у зверька с нюхом и слухом?

Это я "Хищников" смотрю. Кстати, нравится. Минус: действие слишком неспешно.

@темы: Кино, Мысли вслух

---

Испортит - стукну, ибо святое делает..

Режиссер «Росомахи» поставит «Игру Эндера»

Автор оскароносного «Цоци» и кассовой «Росомахи» — популярный голливудский сценарист Гэвин Худ поставит экранизацию романа «Игра Эндера» фантаста Орсона Скотта Карда, для которой будущий постановщик уже переписал имевшийся у студии сценарий, кстати, до того адаптированный самим писателем.

Разговоры о картине ведутся с начала 2000-х годов, и одно время, когда проект был на попечении Warner Brothers, в фильме был заинтересован Вольфганг Петерсен. Сейчас же «Игрой Эндера» занимается независимая компания Odd Lot Entertainment.

Время действия книги, являющейся первой в серии романов о герое Эндере, — будущее. Человечество подвергается атакам инопланетной расы, и, чтобы лучше противостоять оккупантам в их очередном вторжении, власти решают готовить новых солдат своей армии с малых лет, обучая для этого обозначивших в себе зачатки гениальности детей.

Главный герой — Эндрю «Эндер» Виггин, разделивший бремя вундеркиндства с братом-социопатом Питером и любимой сестрой Валентайн. Последние были кандидатами на участие в программе, но в отличие от Эндера не прошли отбор. Теперь герою предстоит учиться на космической станции под названием Боевая Школа, где он благодаря своим навыкам становится лидером и участвует в тренировочных сражениях, проходящих в условиях невесомости.

Роман Карда в середине 1980-х годов выиграл несколько престижных литературных премий, вручающихся произведениям, написанным в жанре научной фантастики.

Примерная дата выхода фильма пока остается неизвестной.

@темы: Кино, Личное, Позитив

---

25.09.2010 в 23:26

Пишет  Сарт:

Во втроник

@темы: Видео, Кино

---

Ур-ря!! Горрячую воду дали!!

@темы: Жизненное, Позитив

---

Крик души..

Когда уже в WoTe поставят нормальные серваки и возвернут городские карты? "Химмель" счас раз на полста боев выскакиевает, а рубиться в поле таки однообразно.

@темы: Игры, Мысли вслух