This view looks toward the sunlit side of the rings from about 29 degrees above the ringplane. The image was taken with the Cassini spacecraft wide-angle camera on April 4, 2014 using a spectral filter which preferentially admits wavelengths of near-infrared light centered at 752 nanometers. The view was obtained at a distance of approximately 1.1 million miles (1.8 million kilometers) from Saturn. Image scale is 68 miles (109 kilometers) per pixel. отсюда
Это пишет председатель Конституционного суда России В.Зорькин вот тут. Я не буду ничего говорить о смысле этой статьи; об исторической компетентности господина судьи; о его политических взглядах. Всякий имеет право иметь ту точку зрения, которая ему близка. Я просто хочу, чтоб вы прочитали эту цитату, потому что это - апология рабства с позиций рабовладельца. Рассуждение человека, который представляет себя в 1861 году в клубе с сигарой, а не привязанным на конюшне. Горе нам, Россия решилась амортизатора в лице доброго барина! Освобождение двадцати миллионов человек из рабства разрушило внутреннее единство нации!
Что-то такая реформа очень болезненно обрушила в российском обществе. Некрасов очень точно выразил эту мысль так: "Распалась цепь великая, распалась и ударила одним концом по барину, другим - по мужику". Какую "цепь великую" разрушила реформа? Она разрушила уже и без того заметно ослабевшую к этому времени связь между двумя основными социальными классами нации - дворянством и крестьянами. При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации. Не случайно же крестьяне, по свидетельству историков, говорили своим бывшим господам после реформы: "Мы были ваши, а вы - наши". Разорвав внутреннюю связь между элитой и массами, реформа окончательно закрепила за царем как носителем власти статус главного объекта народных чаяний, или, говоря современным языком, социальных ожиданий. Таким образом, основная линия социального напряжения - между властью и крестьянскими массами - лишилась важнейшего амортизатора в лице помещиков. И это стало одной из существенных причин роста "бунташных", а затем и организованных революционных процессов в России на исходе XIX и в начале ХХ вв.
Отдельно возмутительно использование в этой пакости некрасовских стихов. Рассуждения о распавшейся цепи, напомню, взяты из монолога пьяного барина, рыдающего по прекрасным временам, когда
"Летело время соколом, Дышала грудь помещичья Свободно и легко. Во времена боярские, В порядки древнерусские Переносился дух! Ни в ком противоречия, Кого хочу - помилую, Кого хочу - казню. Закон - мое желание! Кулак - моя полиция! Удар искросыпительный, Удар зубодробительный, Удар скуловорррот!.."
И опомнившись, что он в окружении крестьян и другого времени начинает сожалеть:
"Вы сами знаете, Нельзя же и без строгости? Но я карал - любя. Порвалась цепь великая - Теперь не бьем крестьянина, Зато уж и отечески Не милуем его. Да, был я строг по времени, А впрочем, больше ласкою Я привлекал сердца.
И рассказывает о том, как он это делал - христосовался с крестьянами, пускал их молиться в своем доме (что даже у слушающих его крестьян вызывает насмешки). Завершается все это блистательным монологом, с которым согласились бы многие коллеги Зорькина:
"Трудись! Кому вы вздумали Читать такую проповедь! Я не крестьянин-лапотник - Я божиею милостью Российский дворянин! Россия - не неметчина, Нам чувства деликатные, Нам гордость внушена! Сословья благородные У нас труду не учатся. У нас чиновник плохонький И тот полов не выметет, Не станет печь топить... Скажу я вам, не хвастая, Живу почти безвыездно В деревне сорок лет, А от ржаного колоса Не отличу ячменного, А мне поют: "Трудись!" ... Коптил я небо божие, Носил ливрею царскую, Сорил казну народную И думал век так жить... И вдруг... Владыко праведный!.." Помещик зарыдал...
И только тут добродушные, как пишет, крестьяне думают, что порвавшаяся цепь ударила и по тем и по другим.
Любовь - это дофаминэргическая целеполагающая мотивация к формированию парных связей
Так уж вышло, что наибольшая часть ярлыков на моем рабочем столе - игры. Игр много. Играю я обычно в пару-тройку, а остальные устанавливаю, смотрю, а удаляю когда-нибудь потом, скопом. Я это к чему? А к тому, что только что решил приглядеться к ярлычкам этих самых игр. Смотрите сами:
Чет у народа с креативом бедно получается . Особенно меня радуют РимВорлд и Вэстленд.
Хронология развития криминалистики Около 1300 г. до н. э. Самое древнее из сохранившихся до нашего времени уголовных дел: протоколы расследования ограблений гробниц в Древнем Египте Около 250 г. до н. э. — Древнегреческий врач Эрасистрат заметил повышение частоты пульса у человека, говорящего неправду, — позже это станет критерием, который оценивает «детектор лжи» — Архимед измерил плотность сплава и выявил факт хищения золота ювелиром, которому была заказана корона тирана Сиракуз 1008 г. н. э. Афганский султан Махмуд Газневи объявил в розыск врача Авиценну и велел развесить его портреты на воротах всех городов страны. Древнейшая известная нам попытка использовать изображение при розыске человека 1248 г. В Китае вышло руководство для следователей с описанием методики установления факта насильственной смерти от удушения или утопления 1302 г. В Болонье (Италия) врач Бартоломео да Вариньяна произвел первое в Европе вскрытие в интересах суда 1595 г. В Париже присяжные письмоведы приступили к графологической экспертизе документов, фигурирующих в уголовных делах 1712 г. Первый случай выявления поддельного музейного экспоната. Петр I при посещении дома-музея Мартина Лютера осмотрел чернильное пятно в том месте стены, куда Лютер метнул чернильницу, целясь в явившегося ему дьявола. 3аключение Петра: «Чернила новые, и все сие неправда» читать дальше1838 г. Во Франкфурте вышло первое руководство по сбору вещественных доказательств и криминалистической тактике. На этой работе Людвига фон Ягеманна основаны современные методики осмотра места происшествия и работы с подследственными 1840 г. Матье Орфила впервые изобличил отравителя по данным химического анализа содержимого желудка отравленного 1854 г. Впервые подчистки в документе выявлены с помощью фотографии 1863 г. Химик Кристиан Шёнбайн открыл, что кровь вспенивается при контакте с перекисью водорода (это явление мы наблюдаем, когда останавливаем кровотечение гидропиритом). Реакция стала первым тестом, отвечающим на вопрос криминалиста: «Могут ли эти бурые пятна быть кровью?» 1883 г. В Париже Альфонс Бертильон с помощью данных антропометрии изобличил преступника, назвавшегося чужим именем: впервые личность установлена с помощью точных измерений 1887 г. Вышел первый рассказ Конан Дойла о Шерлоке Xолмсе. Некоторые методы Xолмса — идентификацию пишущих машинок, сбор окурков и сигаретного пепла, разглядывание в лупу следов на месте происшествия — полиция заимствовала из произведений писателя 1891 г. В Буэнос-Айресе полицейский Xуан Вучетич впервые изобличил преступника по отпечаткам пальцев и начал дактилоскопировать задержанных 1897 г. Австрийский ученый Ганс Гросс предложил назвать науку о раскрытии преступлений «криминалистика» 1900 г. Австрийский физиолог Карл Ландштайнер открыл группы крови. Это достижение сразу же применили криминалисты 1902 г. Ботаник Михаил Семенович Цвет изобрел хроматографию — метод разделения смесей, применяемый для выделения ничтожных количеств крови, ядов и красителей из жидкостей и газов — Физик Роберт Вуд применил инфракрасную фотографию для чтения выцветшей от времени надписи 1906 г. Полиция Вены впервые разоблачила подлог, прочитав зачеркнутую часть надписи в ультрафиолетовом свете. Использовать ультрафиолет для защиты купюр, нанесения невидимых меток и чтения невидимых в обычном свете надписей предложил физик Роберт Вуд 1910 г. В Лионе Эдмон Локар создал первую полицейскую криминалистическую лабораторию 1912 г. Организовано первое в России экспертно-криминалистическое подразделение: кабинет научно-судебной экспертизы при прокуроре Петербургской судебной палаты 1915 г. Леоне Латтес в Турине впервые использовал анализ крови для установления отцовства 1916 г. Алберт Снайдер в Беркли, Калифорния, впервые собрал микрочастицы с места происшествия при помощи пылесоса 1917 г. Первый удачный опыт применения детектора лжи. Судмедэксперт Вильям Марстон из Гарварда сделал аппарат, замерявший систолическое давление крови у испытуемого, когда ему задают разные вопросы. Исследование сузило круг подозреваемых из 70 лиц, имевших доступ к документам, копии которых попадали в германское посольство. Слежка позволила поймать одного из них на встрече с немецким агентом 1920 г. Группа нью-йоркских криминалистов выработала надежные методы идентификации огнестрельного оружия, из которого выпущена исследуемая пуля 1922 г. В Гохране установлена первая объемная сигнализация конструкции Льва Сергеевича Термена, оповещающая о появлении людей в закрытом помещении. Сейчас такой сигнализацией оборудованы все отделения банков и дорогие автомобили 1925 г. Японский биолог Сабуро Сираи обнаружил, что группу крови можно также определить по слюне, сперме, слезам, моче, поту и жиру 1926 г. Лев Термен установил на подъезде Управления РККА в Москве первую в мире систему видеонаблюдения. Изображение входящих в здание людей передавалось на экран телевизора (опытного образца) в приемной Ворошилова 1933 г. Теодоро Гонзалес в Мехико впервые произвел химический анализ «смыва руки», позволяющий установить, стрелял ли подозреваемый в последнее время из огнестрельного оружия 1935 г. Исследование следов топора на дровах и сделанной преступником деревянной лестнице изобличило похитителя малолетнего сына летчика Чарлза Линдберга 1940 г. Археолог и скульптор Михаил Михайлович Герасимов впервые по заказу криминалистов воссоздал портрет покойного по черепу: начало пластической реконструкции 1954 г. Роберт Боркенстайн, капитан полиции штата Индиана, изобрел трубку-анализатор для установления степени алкогольного опьянения 1970 г. Первые преступления, обнаруженные из космоса. Экипаж околоземной станции «Союз-9» проводил измерения площади сельхозугодий в Европейской части СССР. Оказалось, что руководители колхозов и совхозов указывали в документах неверные сведения. На юге распахивали и засевали на 30% больше земель, чем на бумаге, и завышали урожайность. На севере, напротив, настоящие поля были намного меньше, чем по документам 1977 г. ФБР компьютеризовало базу данных отпечатков пальцев: первая автоматизированная экспертиза 1986 г. Алек Джеффрис в Лестере, Великобритания, впервые произвел идентификацию генов подозреваемого в совершении преступления: начало применения «генетической дактилоскопии» 1995 г. В Великобритании создан первый в мире общенациональный банк данных ДНК , в настоящее время располагающий сведениями практически по всем взрослым профессиональным преступникам 2004 г. В Бельгии выданы первые в мире серийные биометрические паспорта с чипом, содержащим в цифровой форме данные о внешности владельца паспорта отсюда www.vokrugsveta.ru/vs/article/2935/ Если имеете чем дополнить этот список, милости прошу)
Любовь - это дофаминэргическая целеполагающая мотивация к формированию парных связей
Айзек Азимов
Такой прекрасный день
12 апреля 2117 года тормозной клапан модулятора поля в Двери, принадлежащей миссис Ричард Хэншо, был по неизвестным причинам деполяризован. В результате день у миссис Хэншо абсолютно пропал, а у ее сына, Ричарда-младшего, впервые проявился его странный невроз.
Этот недуг не имел ничего общего с тем заболеванием, которое в обычных учебниках называется неврозом, и молодой Ричард вел себя во многих отношениях достойно, как и должен вести себя хорошо воспитанный двенадцатилетний мальчик из семьи, живущей в достатке.
И все же с 12 апреля Ричард Хэншо-младший соглашался проходить через Дверь с большой неохотой.
читать дальшеПри всем этом 12 апреля миссис Хэншо не имела никаких предчувствий. Она проснулась утром (обычным утром), когда механо проскользнул в ее комнату с чашечкой кофе на небольшом подносе. Миссис Хэншо планировала после обеда отправиться в Нью-Йорк, но сначала ей предстояло закончить несколько дел, которые нельзя было доверить механо, поэтому после одного-двух маленьких глотков она решительно встала с постели.
Механо попятился, бесшумно двигаясь на диамагнитном поле, которое поддерживало его продолговатый корпус в полудюйме от пола. Он укатил на кухню, где его простенький компьютер вполне справлялся с кнопками управления кухонных приборов, готовя заказанный завтрак.
Одарив обычным сентиментальным взглядом кубографию покойного мужа, миссис Хэншо с удовольствием приступила к обычному утреннему ритуалу. Она слышала, как сын с грохотом завершал свои утренние сборы, и знала, что докучать ему не стоит. Механо хорошо отрегулирован и, конечно же, проследит за тем, чтобы мальчик принял душ, сменил белье и съел питательный завтрак. Терго-дущ, который она установила год назад, превращал утренние ванны и растирания в быструю и приятную процедуру, поэтому миссис Хэншо не сомневалась, что Дикки вымоется без надзора.
В такое утро, как это, когда предстояло столько дел, ей оставалось лишь запечатлеть торопливый поцелуй на щеке сына перед его уходом. Она услышала тихий перезвон, которым механо указывал на приближение времени школьных занятий, и спустилась в скоростном лифте, чтобы исполнить материнский долг (фасон прически этого дня пока только схематически намечался).
Она застала Ричарда уже у выхода. На его ремне болтались текстовые кассеты и карманный проектор; мальчик пылал от возмущения.
– Ты знаешь, мам, – произнес он, поднимая голову, – я набрал координаты школы, но ничего не произошло.
– Чепуха, Дикки, – ответила она почти машинально. – Я никогда не слышала ни о чем подобном.
– Тогда попробуй сама.
Миссис Хэншо несколько раз попыталась ввести код. Странно – школьная Дверь должна быть настроена на постоянный прием. Она поэкспериментировала с другими координатами. Двери ее друзей могли быть заперты программами запрета, но, по крайней мере, пришел бы сигнал отказа, и тогда бы у нее появилось объяснение.
Однако ничего не происходило. Несмотря на ее манипуляции Дверь оставалась инертной серой преградой. Да, с ней было что-то не в порядке, а ведь обслуживающая фирма проводила ежегодный осенний осмотр всего пять месяцев назад.
Миссис Хэншо даже немного расстроилась.
И нужно же было случиться такому именно в тот день, когда она запланировала столько дел! Миссис Хэншо с досадой вспомнила, что месяц назад отказалась от дополнительной Двери, посчитав ее установку излишней тратой денег. Но кто же знал, что Двери могут быть такими дрянными?
Она подошла к визифону и в пылу гнева, сгоряча, сказала Ричарду:
– Тебе придется пройтись по дороге, Дикки, и воспользоваться Дверью Уильямсонов.
Ричард заартачился – какая ирония судьбы в свете последующих событий!
– Ну вот еще, мам, стану я пачкаться. Почему бы мне не остаться дома, раз уж Дверь заклинило?
И как назло, по той же иронии, миссис Хэншо начала настаивать. Положив ладонь на наборную панель визифона, она оборвала возражения сына:
– Ты не запачкаешься, если наденешь туфли флексы. Да не забудь снять их перед тем, как будешь входить в их дом.
– Вот уж, ей-богу…
– Не дерзи, Дикки. Тебе следует быть в школе. Я все равно не успокоюсь, пока ты не уйдешь. И живо, не то опоздаешь.
Механо, новейшая модель и очень сообразительная, уже стоял перед Ричардом с флексами в одной из подвесок.
Ричард натянул на туфли экранирующие чехлы из прозрачного пластика и с явной неохотой спустился в холл.
– Я даже не знаю, как они работают, мам.
– Просто нажми на кнопку! – крикнула миссис Хэншо. – Красную кнопку. Там, где написано «Использовать в случае крайней необходимости». И не трать попусту время. Если хочешь, с тобой пойдет механо.
– Ну уж нет, – мрачно отозвался Дикки снизу. – За кого ты меня принимаешь? За ребенка? Черт!
Его ворчание оборвалось звуком хлопнувшей двери.
Легкими взмахами пальчиков миссис Хэншо набрала на панели визифона нужную комбинацию, прокручивая в уме все то, что хотела высказать компаний.
Джо Блюм, рассудительный молодой человек, закончивший технологический институт с расширенной программой обучения в области механизмов силовых полей, появился в доме миссис Хэншо примерно через полчаса. И хотя хозяйка отнеслась к его возрасту с подозрением, он действительно оказался хорошим специалистом.
Услышав звонок, она открыла раздвижную панель стены и увидела юношу как раз в тот момент, когда он энергично отряхивался, счищая пыль открытого пространства. Он снял флексы и оставил их у порога. Ослепленная проникшим в комнату неотфильтрованным солнечным светом, миссис Хэншо закрыла панель. В глубине души она надеялась, что пешая прогулка от общественной Двери к ее дому была для парня неприятной. А если бы общественная Дверь тоже оказалась несправной, ему пришлось бы тащить свои инструменты бог знает откуда, а не эти двести ярдов. Ей хотелось, чтобы фирма или, по крайней мере, ее представитель хоть немного пострадали. Это бы показало им, что означают неисправные Двери.
Но юноша выглядел бодрым и невозмутимым.
– Доброе утро, мадам. Я пришел посмотреть вашу Дверь.
– Буду рада, если это кто-то сделает, – ворчливо ответила она. – Мой день безнадежно испорчен.
– Приношу извинения, мадам. В чем заключаются ваши претензии?
– Она просто не работает. Ничего не происходит, когда набираешь координаты, – заговорила миссис Хэншо. – Никаких признаков действия. Я отправила своего сына к соседям через это… ну которое вон там.
Она кивнула в сторону служебного входа, которым воспользовался ремонтник.
Он улыбнулся и блеснул познаниями своего специфического образования:
– Это тоже дверь, мадам. Но с маленькой буквы.
Это простейший ручной механизм, И когда-то люди пользовались только такими дверями.
– Хорошо, что хоть она работает. Мой мальчик пошел по грязи и микробам.
– Сегодня снаружи не так и плохо, – сказал он с видом знатока, который по долгу службы выходит в открытое пространство почти ежедневно, – Иногда бывает действительно мерзко. Но мне кажется, вы хотите, чтобы я занялся Дверью, мадам, – поэтому разрешите приступить к делу.
Он устроился на полу, открыл большую сумку с инструментами, которую принес с собой, и за полминуты, используя калибровочный демагнетизатор, удалил наборную панель и оголил платы наиболее важных частей устройства.
Тихо насвистывая, он тыкал тонкими электродами анализатора поля в многочисленные точки; его взгляд не отрывался от стрелок на шкалах прибора. Миссис Хэншо наблюдала за ним, скрестив руки на животе.
– Ага, что-то здесь, – в конце концов сказал он и, ловко изогнувшись, освободил тормозной клапан. Он постучал по нему ногтем и сказал: – Ваш тормозной клапан деполяризован, мадам. В нем и были все ваши проблемы.
Юноша провел пальцем по маленьким кармашкам своей сумки и извлек дубликат платы, которую удалил из механизма Двери.
– Такие неполадки всегда внезапны. Предугадать их невозможно. – Он установил наборную панель на место и поднялся. – Теперь она будет работать, мадам.
Молодой человек набрал комбинацию эталона, сбросил ее, затем набрал другую. Каждый раз мутная серость Двери уступала место густой бархатной черноте.
– Вам не трудно будет расписаться здесь, мадам? – спросил он. – И пожалуйста, укажите внизу номер вашего счета. Благодарю вас, мадам.
Юноша набрал на панели новую комбинацию, вероятно номер своей мастерской, и, учтиво коснувшись пальцем лба, шагнул в Дверь. Когда он вошел в черноту, его как ножом обрезало. Тьма медленно поглотила его тело; последней исчезла сумка с инструментами. Через секунду после его исчезновения Дверь вновь стала тускло-серой.
А еще через полчаса, когда миссис Хэншо наконец закончила прерванные приготовления и почти пришла в себя от утренних неурядиц, раздался тревожный звонок, и начались ее настоящие проблемы.
Мисс Элизабет Роббинс мучили сомнения. Маленький Дик Хэншо считался хорошим учеником. Она не любила жаловаться. И все же, говорила она себе, поступок мальчика был более чем странным. Поэтому она решила побеседовать с его матерью, а не с директором школы.
Во время утренних занятий, оставив за старшего одного из учеников, мисс Роббинс тайком проскользнула к визифону. Она набрала код соединительной линии и тут же увидела красивое, но чем-то грозное лицо миссис Хэншо.
Мисс Роббинс вздрогнула, но отступать было поздно, и она робко представилась:
– Миссис Хэншо, я мисс Роббинс.
Фраза повисла на высокой ноте.
Миссис Хэншо озадаченно взглянула на нее и спросила:
– Вы учительница Ричарда?
Она тоже закончила фразу на высокой ноте. И мисс Роббинс решила пойти напролом.
– Да, вы правы. И я хочу вам сообщить, что Дик сегодня опоздал на урок.
– Он опоздал? Но этого не может быть. Я сама видела, как он уходил.
Мисс Роббинс казалась удивленной.
– Вы хотите сказать, что видели, как он входил в Дверь?
– О нет, – быстро поправилась миссис Хэншо. – Наша Дверь какое-то время была неисправна. Я отправила его к соседям, и он воспользовался их Дверью.
– Вы в этом уверены?
– Конечно, что за вопрос? Неужели я вам буду лгать?
– Нет-нет, миссис Хэншо. Я не это имела в виду. Мне хотелось узнать, вы уверены, что он заходил к соседям? Он же мог заблудиться и не найти их.
– Это невозможно. У нас есть проверенные карты, и я убеждена, что Ричард знает расположение каждого дома в районе А-3. – С достоинством человека, который знает себе цену, она гордо добавила: – Конечно, это ему никогда не понадобится. В наше время не понадобится, В наше время достаточно запомнить координаты.
Учительницу оскорбило самодовольство светской дамы. Сама она вышла из семьи, где в целях экономии редко пользовались Дверью (цена тогда была немалая), и ей приходилось бегать по поручениям пешком вплоть до совершеннолетия. Поэтому она вполне отчетливо сказала:
– Так вот, миссис Хэншо, боюсь, что Дик не воспользовался Дверью ваших соседей. Он опоздал в школу на целый час, а вид его флексов убеждает, что он шел пешком по пересеченной местности. Они были грязными.
– Грязными? – ужаснулась миссис Хэншо. – И что он вам сказал? Как оправдался?
К своему стыду, мисс Роббинс почувствовала маленькую радость, вызвав замешательство другой женщины.
– Он отказался от объяснений, – сказала она. – Но если честно, миссис Хэншо, мальчик выглядит больным. Вот почему я позвонила вам. Возможно, даже стоит отвести его к доктору.
– У него поднялась температура?
Голос матери стал пронзительным.
– О нет. Я имела в виду не физический недуг. Это касается его поведения. Видели бы вы его глаза! – Она нерешительно помолчала и, стараясь быть деликатной, добавила: – Я думаю, что обычная проверка с зондированием психики…
Она не закончила, потому что миссис Хэншо издала вежливое фырканье, какое ей позволяло ее воспитание, и визгливо произнесла:
– Вы полагаете, что Ричард неврастеник?
– О нет, миссис Хэншо, но…
– И все же прозвучало именно так. Впрочем, я знаю, что делать! Он всегда был абсолютно здоровым мальчиком. Я поговорю с ним, когда он вернется домой, И я уверена, что мне он даст вполне нормальное объяснение.
Разговор резко оборвался, и мисс Роббинс почувствовала себя немного задетой и поставленной в глупое положение. В конце концов она хотела, как лучше, и просто исполнила то, что считала своим долгом перед учениками.
Взглянув на металлическую поверхность настенных часов, она заторопилась обратно в класс. Урок подходил к концу, и следующим было сочинение по английскому языку.
Но ее мысли витали вдали от сочинений. Она автоматически вызывала учеников, и те зачитывали части своих литературных произведений. Иногда она перфорировала одну из этих частей и пропускала ее через небольшой вокализатор, демонстрируя ученикам, как следует говорить по-английски.
Механический голос вокализатора как всегда произносил слова с идеальным совершенством, но вновь, как всегда, терялась индивидуальность. Иногда она даже сомневалась, благоразумно ли учить детей речи, которая отделена от личности и связана лишь с введенными в массовое обращение произношением и интонацией.
Однако сегодня она не думала об этом. Она следила за Ричардом Хэншо. Мальчик тихо сидел на своем месте и был явно безразличен ко всему, что происходило вокруг. Он глубоко ушел в свои мысли и совершенно не походил на того подростка, которого она знала. Мисс Роббинс догадывалась, что этим утром мальчик пережил какое-то событие, и она поступила правильно, позвонив его матери, хотя, возможно, ей не следовало говорить о зондировании. Но это так модно в наше время. Все люди проходят зондирование. В нем нет ничего постыдного. Во всяком случае не должно быть.
В конце концов она вызвала Ричарда. Ей пришлось окликнуть его дважды, прежде чем он отреагировал на ее слова и поднялся.
Общей предложенной темой было следующее: «Если бы у тебя появилась возможность путешествовать на каком-нибудь древнем транспортном средстве, что именно ты выбрал бы и почему?» Мисс Роббинс пользовалась этой темой каждый семестр. Тема вызывала ощущение истории и этим была хороша. Она заставляла учеников размышлять об образе жизни людей прошлых поколений.
Мисс Роббинс прислушалась к тихому голосу Ричарда Хэншо.
– Если бы я мог выбрать древнее средство передфижения, – сказал он, произнося «ф» вместо «в», – я бы выбрал стратолайнер. Он летит медленный, как и все другие древние средства, но он чистый. К тому же из-за полетов в стратосфере, он должен быть весь закрыт, поэтому на нем невозможно подцепить какую-нибудь болезнь. А ночью с него можно смотреть на звезды так же хорошо, как и в планетарии. Взглянув вниз, вы бы увидели Землю, похожую на карту, и могли бы даже заметить облака…
Он зачитал еще несколько сотен слов.
После того как мальчик кончил читать, она поправила его:
– Ричард, это произносится пере-дви-жение. Никаких «ф». Ударение на первый слог, И не следует говорить «летит медленный», а вместо «смотреть хорошо», я бы написала «хорошо видно». Что скажет класс?
Выслушав несколько ответов, она перешла к главной теме урока.
– Все правильно. Но какая разница между прилагательным и наречием? Кто мне может сказать?
Занятия продолжались. Когда подошло время ленча, некоторые ученики остались в классе, другие отправились домой. Ричард остался. Мисс Роббинс отметила это, потому что прежде он никогда не оставался.
Послеобеденные занятия закончились, прозвенел последний звонок, и началась обычная суматоха, когда двадцать пять мальчиков и девочек, с грохотом роняя вещи, не спеша занимали свои места в очереди.
Мисс Роббинс захлопала в ладони.
– Быстрее, дети. Зелда займи свое место. Я уронила ленточный перфоратор, мисс Роббинс! – оправдываясь, воскликнула девочка.
– Хорошо, поднимай его, поднимай. А теперь, дети, живее, живее.
Она нажала на кнопку, и часть стены скользнула в специальную нишу, открывая серую пустоту большой Двери. В отличие от обычной Двери, через которую некоторые ученики уходили домой на переменах, эта была самой последней моделью и являлась предметом гордости их состоятельной частной школы.
Будучи вдвое шире обычной, она обладала большим и впечатляюще оснащенным «автоматом последовательного поиска», который мог настраивать Дверь на серию различных координат через заданные интервалы времени.
В начале каждого семестра мисс Роббинс всегда посвящала часть дня настройке этого прибора, вводя координаты домов своих новых учеников. Зато потом весь оставшийся срок он, слава богу, почти не требовал к себе внимания.
Класс выстроился по алфавиту – сначала девочки, потом мальчики. Дверь стала бархатисто-черной, и Эстер Адамс, помахав рукой, шагнула в пустоту.
– До за-а-ав…
Прощание оборвалось на середине, почти как всегда.
Дверь стала серой, затем снова почернела, и через нее прошла Тереза Кантроччи. Серая, черная – и ушла Зелда Карлович. Серая, черная – Патриция Кумбс. Серая, черная – Сара Мей Эванс.
Очередь становилась все короче. Дверь проглатывала девочек одну за другой, отправляя их по домам. Иногда некоторые мамы забывали настроить домашнюю Дверь на режим приема в положенное время, и тогда школьная Дверь оставалась серой. После минутного ожидания механизм автоматически переходил к следующей комбинации, а незадачливый ученик ждал, пока пройдут все остальные, после чего звонок из школы напоминал забывчивым родителям о правилах и долге. Подобная небрежность всегда плохо действовала на учеников, особенно впечатлительных, которых больно задевало доказательство того, что дома о них думают мало. Мисс Роббинс старалась объяснить это родителям, но каждый семестр такие случаи хотя бы раз, но повторялись.
Все девочки прошли через Дверь. Ушел Джон Абрамович, за ним – Эдвин Бирн…
Конечно, чаще возникала другая проблема – когда кто-нибудь из мальчиков или девочек занимал не свое место в очереди. Им это удавалось, несмотря на строгий присмотр учителей, особенно в начале учебного года, когда заведенный порядок еще не входил в привычку.
И если такое случалось, с полдюжины детей оказывались не в своих домах. Их присылали обратно, начиналась путаница, которая отнимала лишнее время и неизменно вызывала нарекания родителей.
Мисс Роббинс внезапно заметила, что очередь остановилась.
– Проходи, Самуэль! – она резко прикрикнула на мальчика в начале очереди. – Чего ты ждешь?
Но Самуэль Джонс взглянул на нее и самодовольно ответил:
– Это не моя комбинация, мисс Роббинс.
– А чья же?
Она нетерпеливо осмотрела пятерых оставшихся мальчишек.
– Кто встал не на свое место?
– Это код Дика Хэншо, мисс Роббинс.
– Где он?
Ей ответил другой мальчик, отвратительным фарисейским тоном, которым пользуются дети, донося старшим о проступках друзей:
– Он убежал через запасной выход, мисс Роббинс.
– Что?
Дверь классной комнаты перешла на очередную комбинацию, и в ней исчез Самуэль Джонс. Один за другим ушли и остальные.
Как только класс опустел, мисс Роббинс бросилась к запасному выходу. Это небольшое приспособление управлялось вручную, и, чтобы не нарушать единообразной структуры помещения, его разместили за выступом стены.
Она со скрежетом привела механизм в действие. Выход служил для эвакуации из здания на случай пожара и, и, конечно же был пережитком прошлого, навязанным устаревшими законами, которые не принимали расчет современных систем автоматического пожаротушения, устанавливаемых во всех общественных строениях. Снаружи никого не оказалось – только то, что и должно быть снаружи. Солнечный свет резал глаза, в лицо бил пыльный ветер.
Мисс Роббинс закрыла дверь, Как вовремя она позвонила миссис Хэншо. Ее долг исполнен. Вне всяких сомнений, с Ричардом творится что-то странное. Она подавила желание еще раз позвонить матери мальчика.
В тот день миссис Хэншо так и не уехала в Нью-Йорк. Она осталась дома, встревоженная и злая на эту наглую мисс Роббинс.
Ее нервы начали сдавать, и за пятнадцать минут до окончания школьных занятий миссис Хэншо стояла у Двери. В прошлом году она установила автоматическое приспособление, которое ровно без пяти три активировало Дверь на школьные координаты и держало их, запирая ручной набор, до появления Ричарда.
Ее взгляд остановился на мрачной серости (почему неактивированное силовое поле не окрасили в какой-нибудь другой цвет – более живой и веселый). Она ждала. Руки стали холодными как лед, и она сцепила пальцы.
Дверь стала черной с точностью до секунды, но ничего не произошло. Время летело, Ричард опаздывал – а потом вдруг стало поздно. Потом стало очень поздно.
Без четверти четыре она пришла в отчаяние. Конечно, ей следовало позвонить в школу, но она не могла сделать это, не могла. Особенно после того как учительница выразила сомнение в психическом здоровье Ричарда. Ну как же звонить после этого?
Миссис Хэншо беспокойно зашагала по комнате, дрожащими пальцами прикурила сигарету, но тут же раздавила ее в пепельнице. А если произошло что-то вполне обычное? Возможно, Ричарда задержали в школе какие-то дела? Но в таком случае он бы обязательно предупредил ее заранее. И тут ее осенило, что Ричард знал о ее предстоящей поездке в Нью-Йорк, а значит, мог не вернуться до самого вечера…
Нет, он бы предупредил ее. Хотя зачем себя обманывать?
Ее гордость была сломлена. Миссис Хэншо закрыла глаза, и слезы просочились сквозь сомкнутые ресницы. Она была готова звонить в школу и даже в полицию.
А когда она открыла глаза, перед ней, потупив голову, стоял Ричард, и весь его вид был жалким и обреченным.
– Привет, мам.
Тревога миссис Хэншо тут же превратилась в гнев (да, так умеют только мамы).
– Где ты был, Ричард?
Прежде чем завести обычные причитания о беспечных неблагодарных сыновьях и разбитых сердцах матерей, она осмотрела его повнимательней и ужасе выдохнула:
– Ты был в открытом пространстве!
Ее сын уставился на свои перепачканные туфли (флексы где-то потерялись), полосы грязи покрывали его руки, а на рубашке зияла небольшая, но хорошо заметная дыра.
– Ей-богу, мам, я просто подумал, что… – И он замолк.
– Со школьной Дверью тоже что-то не в порядке?
– Нет, мам.
– Ты хоть понимаешь, что я чуть не заболела, переживая за тебя?
Она напрасно ожидала ответа.
– Ладно, молодой человек, об этом мы поговорим позже. А сейчас ты примешь душ и выбросишь всю свою одежду до нитки. Механо!
Но механо уже отреагировал на фразу «примешь душ» и устремился в ванную, плавно и тихо скользя над полом.
– Снимай туфли и отправляйся за механо, – велела миссис Хэншо.
Ричард покорно исполнил приказание, понимая, что протесты бесполезны.
Миссис Хэншо подняла перепачканную обувь кончиками пальцев и бросила в мусоропровод, который испуганно взвыл от неожиданной нагрузки. Она тщательно вытерла руки тряпкой и швырнула ее в мусоропровод вслед за туфлями.
Во время обеда она не вышла к Ричарду, и он ел в обществе ненавистного ему механо. Она считала, что столь явное выражение недовольства лучше любых упреков и наказаний заставит мальчика понять всю глубину проступка. А Ричард, как она часто говорила себе, был очень чувствительный ребенок.
Но перед сном миссис Хэншо пришла навестить его.
Она улыбнулась ему и мягко заговорила. Ей казалось, что так будет лучше всего. В конце концов, он и так уже наказан.
– Что сегодня произошло, Дикки, сынуля?
Она называла его так только в детстве, и эти слова растрогали ее саму почти до слез. Но сын отвернулся.
– Мне не нравится проходить через эти чертовы Двери, мам, – холодно и упрямо ответил он.
– Но почему, дорогой?
Он потер ладонями по тонкой простыне (свежей, чистой, стерилизованной и, конечно же, одноразового пользования).
– Просто они мне не нравятся.
– А как же ты намерен ходить в школу, Дикки?
– Я буду ходить пешком, по земле, – нерешительно пробормотал он.
– Сынок, в Дверях нет ничего плохого.
– Мне они не нравятся.
Он никогда так не смотрел на нее.
В отчаянии она сказала:
– Ладно, тебе надо хорошенько выспаться, и завтра утром ты будешь чувствовать себя гораздо лучше.
Она поцеловала его и вышла из комнаты, автоматически проведя рукой по фотоэлементу луча, чтобы погасить освещение.
Той ночью она долго не могла уснуть. С чего Дикки вдруг невзлюбил Двери? Они никогда не тревожили его прежде. Да, сегодня утром произошла поломка, но это, наоборот, должно было показать мальчику неоценимые достоинства Дверей.
Дикки вел себя неразумно.
Неразумно? Она вспомнила о мисс Роббинс и ее диагнозе. В темноте и уединении спальни она позволила себе тихонько выругаться. Что за чушь! Мальчик просто расстроился, и крепкий сон будет той терапией, которая ему необходима.
Однако на следующее утро, встав с постели, она обнаружила, что Ричарда нигде нет. Механо не мог говорить и отвечал на вопросы жестами подвесок, которые означали либо «да», либо «нет». Менее чем за полминуты миссис Хэншо выяснила, что мальчик встал на тридцать минут раньше обычного, наскоро вымылся в душе и ушел из дома.
Но не через Дверь.
Вернее, через дверь – но с маленькой «д».
Визифон благовоспитанно просигналил в 15.10. Миссис Хэншо догадывалась, кто ей может звонить, и, включив приемное устройство, убедилась в правильности своих предположений. Быстрый взгляд в зеркало убедил ее, что, несмотря на терзающие мысли и тревоги в течение дня, выглядит она довольно спокойно, поэтому она включила передатчик и с холодком сказала:
– Я слушаю вас, мисс Роббинс.
Учительница Ричарда с трудом перевела дыхание.
– Миссис Хэншо, Ричард опять ушел через запасной выход, хотя я настаивала, чтобы он воспользовался нормальной Дверью, – сказала она. – И я не знаю, куда он отправился.
– Он пошел домой, – осторожно ответила миссис Хэншо.
Мисс Роббинс смутилась.
– Так вы это одобряете?
Миссис Хэншо побледнела и решила тут же поставить учительницу на место.
– Я не думаю, что у вас есть повод поучать меня. Если мои ребенок не хочет пользоваться Дверью это касается только его и меня. К тому же я не помню каких-либо школьных правил, которые регламентировали бы использование Двери, – не так ли?
Весь ее вид вполне очевидно говорил о том, что если какие-то правила и есть, она позаботится об их немедленной отмене.
Мисс Роббинс покраснела.
– И все же я бы отправила его на зондирование. Обязательно бы отправила! – быстро произнесла она и исчезла с экрана.
Миссис Хэншо застыла перед пластиной кварциниума, слепо уставившись на чистую поверхность. Родственные чувства довольно прочно удерживали ее несколько мгновений на стороне Ричарда. Почему он должен пользоваться Дверью, если не хочет? В любом случае ей оставалось только ждать, и чувство собственного достоинства боролось с грызущими сомнениями в психическом здоровье Ричарда.
Он пришел домой, взгляд его был вызывающим, по мать с огромным усилием взяла себя в руки и встретила его так, словно ничего необычного не случилось.
Несколько недель она придерживалась этой линии поведения. «Ничего страшного, – говорила она себе. – Это просто каприз. И скоро он вырастет из него».
Дела вошли почти в нормальное русло. А дня три кряду, спускаясь вниз к завтраку, она находила Ричарда у Двери. Он угрюмо ждал начала урока, после чего уходил в черный прямоугольник. Она всегда воздерживалась от замечаний по этому поводу.
И всегда, когда он пользовался Дверью, а особенно когда возвращался через нее домой, на душе миссис Хэншо теплело, и она думала: «Ну вот и все, закончилось». Но через день, два или три он, как наркоман, принимался за старое и украдкой выскальзывал в дверь – с маленькой «д» – еще до того, как мать успевала проснуться.
И каждый раз она в отчаянии думала о психиатрах и зондировании, но, представив себе довольное лицо невоспитанной мисс Роббинс, которая могла обо всем пронюхать, миссис Хэншо останавливалась, хотя едва ли понимала истинную причину своей нерешительности.
Вот так она жила и делала, что могла. Она велела механо поджидать мальчика у двери – с маленькой «д» – приготовив терго-дущ и смену одежды. Ричард покорно мылся и переодевался. Его белье, носки и флексы без промедления выбрасывались, миссис Хэншо безропотно несла ежедневные расходы на рубашки. В конце концов она продлила срок носки брюк до недели при условии их тщательной ежевечерней дезинфекции.
Однажды она предложила Ричарду сопровождать ее в Нью-Йорк. Это было продиктовано скорее смутным желанием держать его у себя на виду, чем частью какого-то хитроумного плана. И он не возражал. Он светился от счастья. Мальчик беззаботно прошел через Дверь. Он не колебался. Он даже избавился от обиженного вида, который напускал на себя по утрам, когда уходил в школу через Дверь.
Миссис Хэншо обрадовалась. Это могло вновь приучить его пользоваться Дверью, и она подстегнула свою изобретательность, стараясь как можно больше путешествовать вместе с Ричардом. Она мобилизовала свою энергию до немыслимых высот и организовала однодневную поездку в Кантон, чтобы полюбоваться китайским фестивалем.
Это было в воскресенье, а на следующее утро Ричард как обычно ушел через дыру в стене. Миссис Хэншо, проснувшись особенно рано, сама стала свидетельницей этого. И на сей раз, потеряв терпение, она жалобно окликнула его:
– А почему не в Дверь, Дикки?
– Дверь хороша для Кантона, – кратко ответил он и ушел из дома.
Так ее план окончился неудачей. А потом, в один из дней, Ричард вернулся домой насквозь промокший. Механо нерешительно крутился вокруг него, а миссис Хэншо, только что вернувшись из Айовы, где провела четыре часа в гостях у сестры, закричала:
– Ричард Хэншо!
Мальчик пристыженно оправдывался:
– Просто начался дождь. И начался очень неожиданно.
Несколько мгновений она не могла найти слов. От собственных школьных дней и уроков географии ее отделяло двадцать долгих лет. Но она вспомнила их, и в памяти возникли косые струи воды, непрерывно льющейся с неба, – сумасшедший водопад, который невозможно было выключить ни краном, ни кнопкой, ни разрывом контакта.
– И ты не мог переждать под крышей? – спросила она.
– Ну что ты, мам! Я спешил домой, как только мог. Я не знал, что пойдет дождь.
Миссис Хэншо нечего было сказать. Она перепугалась, страх наполнил ее до краев, и для слов не осталось места.
Через два дня у Ричарда потекло из носа и появился сухой скрипучий кашель. Миссис Хэншо пришлось признать, что вирус болезни пробрался в ее дом, словно в жалкую лачугу эпохи Железного века.
Такого она потерпеть не могла, ее упрямству и гордости пришел конец, и она согласилась, что Ричарду нужна помощь психиатра.
Миссис Хэншо выбирала доктора с большой осторожностью. Ее первым побуждением было поискать врача в другом городе. Она даже хотела отправиться в Медицинский центр Сан-Франциско и выбрать кого-нибудь наугад.
Но потом ей пришло в голову, что в таком случае она получит просто анонимного консультанта. Значит, ее уравняют с простыми пользователями общественной Двери в городских трущобах – и на какое внимание она тогда может рассчитывать? С другой стороны, если она останется в своей общине, ее слово будет иметь вес…
Миссис Хэншо просмотрела районную карту – из той превосходной серии, которую подготовила компания «Двери» и бесплатно раздавала клиентам. Каждый раз, раскрывая ее, миссис Хэншо испытывала невольный прилив гражданской гордости. Это был не только прекрасно изданный указатель координат Дверей. Это была настоящая карта, которая обозначала точно выверенное положение каждого дома.
А почему бы и нет? Район А-3 славился во всем мире как символ аристократии. Он стал первой общиной на планете, которую полностью обеспечили Дверями. Первый, самый большой, самый богатый и известный всем район. Здесь не было ни заводов, ни складов. Здесь не было даже дорог. Каждый дом превратился в маленькую изолированную крепость. Дверь которой имела выход в любую точку мира, где находилась другая Дверь.
Она внимательно просмотрела кодовый список района А-3, в котором числилось пять тысяч фамилий. Она знала, что среди них найдется и несколько психиатров. В районе А-3 обитали только известные профессионалы.
Доктор Гамильтон Слоун оказался вторым, до имени которого она добралась, и ее палец заскользил по карте. Приемный кабинет доктора находился менее чем в двух милях от ее дома. Ей понравилось его имя. Сам факт, что он жил н А-3, свидетельствовал о достоинствах этого человека. И он жил совсем рядом – практически по соседству. Он должен понять, что это безотлагательное дело – дело, требующее конфиденциальности.
Она решительно позвонила в его приемную и условилась о встрече.
Доктор Гамильтон Слоун выглядел сравнительно молодо, не старше сорока лет. Он был из хорошей семьи и слышал о миссис Хэншо.
Молча выслушав ее, он сказал:
– И это все началось с поломки Двери?
– Совершенно верно, доктор.
– Как вы считаете, может быть, он боимся проходить через Двери?
– Конечно, нет. Что за странная идея!
Она откровенно испугалась.
– Все возможно, миссис Хэншо. Все возможно. В конце концов, когда вы перестаете задумываться над тем, как работает Дверь, это еще более пугающий симптом. Вы шагаете в Дверь, и в одно мгновение ваши атомы превращаются в энергетическое поле, которое передается в другую часть пространства и снова преобразуется в материю, И в это мгновение вас не существует.
– Я уверена, что никто не думает о таких вещах.
– А ваш сын, возможно, задумался. Он стал свидетелем поломки Двери. И он мог сказать себе: «А что, если Дверь сломается в тот миг, когда я буду на полпути?»
– Но это чушь, Он до сих пор пользуется Дверью. Он даже был со мной в Кантоне – а это уже Китай, К тому же, как я вам уже говорила, раз или два в неделю он проходит сквозь нее в школу.
– По собственной воле? Радостно и весело?
– Вы правы, – неохотно призналась миссис Хэншо. – При этом он выглядит немного расстроенным. Но доктор, что толку рассуждать? Если бы вы сделали быстрое зондирование и посмотрели, в чем проблема, может быть, моим бедам пришел бы конец. – В ее голосе появились бодрые нотки – Я уверена, причина совершенно незначительна.
Доктор Слоун вздохнул. Он питал отвращение к слову «зондирование», но ему приходилось слышать его все чаще и чаще.
– Миссис Хэншо, – сказал он терпеливо, – быстрого зондирования не существует. Я знаю, что страницы журналов пестрят этим словосочетанием и оно стало предметом увлечения в некоторых кругах, но поверьте, его во многом переоценивают.
– Вы серьезно?
– Вполне. Зондирование очень сложно само по себе и по теории заключается в выслеживании психических циклов. Понимаете, клетки мозга связаны друг с другом огромным числом соединительных линий. Некоторые из этих линий используются чаще, чем другие. И именно они определяют склад ума, а также сознательные и бессознательные привычки. По теории зондирования структуру этих взаимосвязей в мозгу можно использовать для предварительного и уверенного диагноза психических недугов.
– Ну так и что же?
– Дело в том, что подвергаться зондированию – очень страшная вещь, особенно для ребенка. Это травмирующее переживание. По времени оно занимает около часа. После чего результаты положено направлять в центральное психоаналитическое бюро для дальнейших исследований – а на это обычно уходит несколько недель. В заключение, миссис Хэншо, мне остается сказать, что есть много психиатров, которые считают теорию анализа и зондирования совершенно непригодной.
Миссис Хэншо поджала губы.
– Вы хотите сказать, что мне ничем нельзя помочь?
Доктор Слоун улыбнулся.
– Не совсем. Психиатрия существовала несколько столетий до зондирования. Я полагаю, вы позволите мне поговорить с мальчиком?
– Поговорить, с ним! И это все?
– Я буду обращаться к вам за дополнительной информацией, когда она понадобится, но, думаю, без беседы с мальчиком не обойтись.
– Видите ли, доктор Слоун, я сомневаюсь, захочет ли он обсуждать с вами этот вопрос. Он не желает говорить об этом даже со мной, а ведь я его мать.
– Такое происходит очень часто, – успокоил ее психиатр. – Но иногда ребенок охотнее говорит с незнакомым человеком. В любом случае я должен поговорить с ним, иначе мне придется отказаться от вашего случая.
Миссис Хэншо с разочарованным видом встала.
– Когда вы можете прийти, доктор?
– А что, если в эту субботу? Уроков у мальчика не будет. Вы не заняты в этот день?
– Мы будем вас ждать.
И она величественно удалилась. Доктор Слоун проводил се через небольшую приемную комнату к Двери его частной клиники и подождал, пока она набрала координаты своего дома. Он смотрел, как она уходит. Сначала она стала половинкой женщины, четвертью женщины, кусочком локтя и ногой, а потом ничем.
Может ли Дверь испортиться во время передачи оставив одну половину тела здесь, а другую – там? Он никогда не слышал о подобном случае, но верил, что такое вполне возможно.
Доктор вернулся за стол и сверился с временем следующей встречи. Он понимал, что миссис Хэншо раздражена и разочарована его отказом от лечебного зондирования психики.
Но ради бога, почему? Отчего такая вещь, как зондирование (которое, по его мнению, было не чем иным, как чистым шарлатанством), оказывало такое притягательное воздействие ш обычную публику? Вероятно это следствие общего влечения к машинам. Все, что может сделать человек, машина делает гораздо лучше. О машины! Огромное количество машин! Машины для всех и каждого! О времена! О нравы!
Да черт с ними!
Негодование по поводу зондирования начинало тревожить его. Возможно, это подсознательный страх технологической безработицы или чувство нестабильности своего положения – механофобия, если можно так сказать…
Он отметил в уме, что надо бы поговорить об этом со своим аналитиком.
Доктор Слоун решил действовать осторожно. Мальчик отличался от пациентов, которые приходили не столько за помощью, сколько для того, чтобы поговорить и излить душу.
В сложившихся обстоятельствах ему хотелось провести первую встречу с Ричардом кратко и ненавязчиво. Лучше всего предстать перед ним обычным незнакомцем. Тогда следующий раз он будет человеком, которого Ричард уже видел. С течением времени он превратится в старого знакомого, а за тем и в друга семьи.
К сожалению, миссис Хэншо вряд ли согласится на столь затянутую процедуру. Она отправится на поиски того, кто согласится провести зондирование, и, конечно же, найдет его.
А значит, ребенку будет нанесен непоправимый вред. Слоун был в этом убежден.
Именно по этой причине он решил пожертвовать осторожностью и вызвать маленький кризис.
Первые десять минут встречи прошли в неловких попытках завязать разговор. Миссис Хэншо, строго улыбаясь, не сводила с доктора глаз, словно ожидала от него немедленного чуда. Ричард, изнывая от скуки и ничуть не скрывая этого, ерзал на своем месте и никак не реагировал на пробные замечания доктора Слоуна.
Но доктору удалось застать его врасплох.
– Ричард, ты бы не хотел немного погулять со мной?
Глаза мальчика расширились, он перестал вертеться и удивленно взглянул на доктора Слоуна.
– Погулять, сэр?
– Я имел в виду прогулку возле дома.
– Вы гуляете… снаружи?
– Иногда. Когда мне хочется.
Ричард вскочил, сдерживая рвущееся изнутри нетерпение.
– Вот уж не думал, что кто-нибудь на это способен.
– Да, я гуляю. И мне нравится компания.
Мальчик нерешительно сел.
– Мам?
Миссис Хэншо застыла на месте, в ужасе сжав губы, но она справилась с собой и произнесла:
– Конечно, Дикки. Только будь осторожен.
И она метнула быстрый колючий взгляд на психиатра.
Доктор Слоун солгал. Он не выходил наружу «иногда». Он не бывал под открытым небом с тех самых пор, как закончил колледж. Правда, он (до некоторой степени) не пренебрегал занятиями спортом, но в его время в моде были домашние ультрафиолетовые кабины, бассейны и теннисные корты. Они во многом превосходили открытые спортивные комплексы, в том числе и по цене. Но главное, не было нужды выходить из дома.
Поэтому, когда доктор почувствовал дуновение ветерка, по его спине поползли мурашки. Он надел флексы и робко ступил на ничем не прикрытую траву.
– Ой, вы только посмотрите!
Ричард стал совершенно другим – он смеялся, от его замкнутости не осталось и следа.
Доктор Слоун мельком заметил стремительный полет голубого существа, который завершился где-то на дереве. Листва зашелестела, скрывая от глаз невиданное создание.
Доктор Слоун удивленно посмотрел на мальчишку. Дом Хэншо стоял на возвышенности, откуда было видно на много миль вокруг. Невдалеке росли деревья, и между стволами в потоках солнечного света ярко блестела трава.
На фоне зелени отчетливо проступали красные и желтые пятна. Он узнал цветы. Он не раз видел их в книгах и старых видеофильмах, к тому же доктор был достаточно образован, и, наверное, поэтому все вокруг казалось ему до жути знакомым.
И все же трава выглядела слишком опрятной, а цветы составляли замысловатые узоры. В глубине души он ожидал чего-то более дикого.
– Кто-то заботится обо всем этом?
Ричард пожал плечами:
– Не знаю. Может быть, это делают механо.
– Механо?
– Да, здесь их полным-полно. Иногда они достают автоматический нож и таскают его по земле – так они подрезают траву. Механо всегда болтаются возле цветов и разных вещей. Взять хотя бы вон того, смотрите.
В полумиле от них появился маленький предмет. Его металлическая поверхность отбрасывала отблески света, и он медленно скользил над ослепительно ярким лугом, выполняя какую-то работу, значения которой доктор Слоун не мог понять.
Его удивлял этот заброшенный мир. Во всем чувствовалась какая-то погрешность эстетики – аромат очевидного увядания…
– Что это? – спросил он вдруг.
Ричард оглянулся.
– Это дом, – ответил он. – Дом Фрейлихов. Координаты А-3, 23, 461. А в том маленьком остроконечном здании находится общественная Дверь.
Доктор Слоун изумленно смотрел на дом. Неужели он так выглядит снаружи? Ему почему-то представлялось нечто более кубическое и высокое.
– Да идемте же! – закричал Ричард, убегая вперед.
Доктор Слоун степенно зашагал за ним. – Ты знаешь все дома вокруг?
– Почти.
– А где А-23,26,475?
Конечно, это был его собственный дом.
Ричард осмотрелся.
– Я знаю. Смотрите – видите вон там воду?
– Воду?
Доктор Слоун заметил полоску серебра, извивавшуюся на лугу.
– Ну конечно. Это настоящая вода. И течет все время. Ее можно перейти, прыгая по тем камням. И она называется рекой.
«Больше похоже на ручей», – подумал доктор Слоун. Конечно, ему преподавали географию, но то, что изучали под этим названием в его школьные годы, на самом деле было экономической и культурной географией. Наука о физическом строении Земли почти вышла из употребления, и ее изучали только специалисты. Тем не менее он теоретически знал, чем отличались реки от ручьев.
А Ричард все говорил:
– Если перейти реку, взобраться на тот холм, где много деревьев, и спуститься на другую сторону, там и будет А-23, 26, 475. Это светло-зеленый дом с белой крышей.
– Разве?
У доктора даже дух захватило. Он не знал, что его дом зеленый.
Услышав их шаги, в траву метнулось какое-то небольшое животное. Ричард посмотрел ему вслед и пожал плечами.
– Этих никак не поймать. Я пробовал.
Мимо пролетела бабочка, взмахивая желтыми резными крылышками. Доктор проводил ее взглядом.
Над полями слышалось низкое гудение, которое время от времени разнообразили резкие зовущие звуки, потрескивание, щебет и тихое дребезжание, которое то усиливалось, то ослабевало. Немного освоившись, доктор Слоун услышал тысячи звуков, и ни один из них не принадлежал человеку.
Внезапно на землю упала тень, она приблизилась и накрыла его. Стало прохладнее, и он удивленно поднял голову.
– Это просто облако, – сказал Ричард. – Оно уйдет через какое-то время. Вы только посмотрите на эти цветы. Они из тех, что пахнут.
К тому времени они удалились от дома миссис Хэншо на несколько сотен ярдов. Облако унеслось вдаль, и вновь засияло солнце. Доктор Слоун обернулся, и его испугало расстояние, которое они прошли. Если дом скроется из виду и Ричард убежит, удастся ли ему найти дорогу назад?
Он немедленно отбросил эту мысль и внимательно осмотрел полоску воды (теперь очень близко) в том направлении, где должен был быть его дом. Его разбирало любопытство – неужели действительно светло-зеленый?
– А ты, я смотрю, настоящий следопыт, – сказал он.
Ричард ответил с застенчивой гордостью:
– Когда мне приходится идти в школу и возвращаться назад, я всегда стараюсь выбирать новый маршрут, чтобы посмотреть на новые места.
– Но ты же не каждое утро приходишь сюда, правда? Мне кажется, иногда ты пользуешься Дверьми.
– Нуда, конечно.
– А почему, Ричард?
Доктор Слоун чувствовал, что ответ может быть очень важным.
Но Ричард сокрушил его надежды. Удивленно приподняв брови, он сказал:
– Ну как же! Иногда по утрам идет дождь, и тогда я пользуюсь Дверью. Мне это не нравится, но что поделаешь? Две недели назад я попал под дождь и… – он машинально оглянулся и перешел на шепот, – простудился. А мне не хочется расстраивать мамочку.
Доктор Слоун вздохнул.
– Тогда, может быть, вернемся?
На лице Ричарда промелькнуло разочарование.
– Да? А почему?
– Ты напомнил мне, что твоя мама ждет нас.
– Вы правы. Я согласен. Мальчик неохотно повернул назад.
Они медленно шли к дому. Ричард говорил, не переставая.
– В школе я написал сочинение о том, что бы случилось, если бы мне довелось путешествовать на каком-нибудь старинном средстве передвижения. Он произнес последнее слово преувеличенно четко. – Я выбрал стратолайнер, из которого можно смотреть на звезды, облака и всякие вещи. Да уж – свалял я тогда дурака.
– А теперь ты бы выбрал что-то другое?
– Еще бы! Я поехал бы на автомобиле, очень-очень медленно. И тогда бы я мог увидеть все, что здесь есть.
Миссис Хэншо была встревожена и явно колебалась.
– Так вы думаете, что это нормально, доктор?
– Возможно, несколько необычно, но вполне нормально. Ему нравится там, снаружи.
– Но как такое могло произойти? Там же так грязно, так неприятно.
– Все это дело вкуса. Сотни лет назад наши предки большую часть времени проводили на открытом воздухе. Даже сегодня, смею напомнить, миллионы африканцев до сих пор ни разу не видели Двери.
– Но Ричарда учили вести себя так, как полагается порядочным людям нашего района, – с жаром отозвалась миссис Хэншо, – а не как африканцам или… или древним предкам.
– Возможно, в этом часть проблемы, миссис Хэншо. Он чувствует желание выйти наружу и в то же время понимает, что поступать нельзя. Мальчик боится открыться вам и своей учительнице. Это заставляет замыкаться и со временем может стать опасным.
– А как нам убедить его остановиться?
– И не пытайтесь, – посоветовал доктор Слоун. – Вы лишь усугубите положение. В тот день, когда сломалась ваша Дверь, он был вынужден выйти из дома, ему там понравилось. Постепенно это переросло в привычку. Для него дорога в школу и домой – возможность еще раз пережить первое возбуждающее ощущение. Теперь давайте представим, что вы согласитесь отпускать его из дома на пару часов по субботам и воскресеньям. Допустим, он поймет, что наконец может выйти наружу без необходимости идти куда-то еще. Вам не кажется, что после этого он по собственной воле будет пользоваться Дверью, чтобы идти в школу и возвращаться домой? И вам не кажется, что проблемы, которые возникают у него с учительницей, а возможно, и с одноклассниками, исчезнут без следа?
– Но ведь все останется по-прежнему? Неужели с этим придется смириться? Скажите, он станет когда-нибудь нормальным?
Доктор Слоун вскочил.
– Миссис Хэншо, он и сейчас нормальный, насколько это нужно. Но в данный момент ребенок наслаждается запретными радостями. Если вы будете с ним заодно, если не станете выказывать своего неодобрения, его прогулки в открытом пространстве потеряют свою притягательность. А повзрослев, он поймет, что от него ожидает и требует общество. И он научится приспосабливаться. В конце концов, в каждом из нас живет маленький бунтарь, который обычно умирает, когда мы становимся старше и скучнее. Пока же я считаю неразумным в чем-то сдерживать мальчика или оказывать на него давление. Не делайте этого. С Ричардом все в порядке.
– Нет, категорически нет! Вашему ребенку ничего не нужно. Вы это понимаете? Ничего!
Его пальцы застыли в дюйме от наборной панели, лицо помрачнело и осунулось.
– Что-нибудь не так, доктор Слоун? – спросила миссис Хэншо.
Он не обратил внимания на ее вопрос. Он снова размышлял о Двери, о зондировании психики и неудержимом, всеудушающем потоке механизмов. «В каждом из нас живет маленький бунтарь», – подумал доктор.
Его рука скользнула вниз, так и не коснувшись кнопок наборной панели, он отвернулся от Двери и тихо произнес:
– Знаете, сегодня такой прекрасный день, что я, пожалуй, пройдусь пешком.
Любовь - это дофаминэргическая целеполагающая мотивация к формированию парных связей
В парламенте кто-то поставил вопрос: "А может, займёмся работой всерьёз? И что-нибудь сделаем всё-же Для населения тоже?" "Какой неожиданный, свежий подход! А кстати, чего там желает народ?" "Давайте им праздник устроим?" "Давайте больницы построим?" "Добавим торговые точки?" "Запретим в манной каше комочки?" "Обучим их заново мату?" "Отменим квартирную плату?" "А может, сначала, к примеру, Поднимем зарплату Премьеру?" "Давайте предпримем хоть что-то! Ведь это же наша работа!"
Любовь - это дофаминэргическая целеполагающая мотивация к формированию парных связей
-Да, это всё мои дипломы. На этой стене, и на той, и ещё в коридоре. Я ведь, знаете ли, талантлив. Ну да, конечно, вы это знаете, кто же не знает... Только не думайте, пожалуйста, будто я хвастаюсь. Гордиться тут особо нечем, мне ведь это не стоило большого труда. Просто подумал однажды "а ну-ка!", да и сдал все экзамены экстерном. Буквально за пару часов. Профессора в академиях буквально волосы на себе рвали от отчаяния, но так и не смогли придумать вопрос, на который я бы не дал ответ. Психология, политэкономия, философия - а, да чего там, сами видите - везде "отлично". Всё постиг, все науки превзошёл. Ну а толку-то? Стал я от этого ещё умнее? Нет, не стал. Как был гением, так и остался, куда уж дальше. Или вот, пробовал почитать, что сейчас пишут, и знаете - скучно как-то, пресно, за душу не берёт. Пришлось сесть и самому написать пару книжек, чтобы показать, как надо. Ну, вы наверняка читали, да? Все читали. Все в восторге. Слава, гонорары, экранизации, переиздания... даже в школьную программы включили. Но вы же понимаете, не в том состояла моя цель. Я научить хотел, пример подать. Я ведь не писатель, и никогда себя таковым не считал. И не артист тоже, хотя шесть раз Оскаров получал. Ну а что поделать? Если вдруг главный исполнитель неожиданно умирает или отказывается от роли - кем его заменить? Тут ведь не возьмёшь человека с улицы, тут талант нужен! Хотя бы моего уровня. А я ну никак не мог отказать. Хоть и не интересуюсь совсем кинематографом, но ведь просят люди, надо им. Ладно уж, я что, мне не жалко, снимусь разок-другой. И как итог - заслуженный деятель искусств, лауреат всевозможных премий, одних грамот... да, это они, мои грамоты, на третьей и четвёртой стене. Оскары в другой комнате, на полочке. Другая комната вообще вся обвешана полочками, и на каждой сплошными рядами награды. Спорт и народное творчество, охота и изобразительное искусство, сельское хозяйство, кулинария, альпинизм... я уже сам не помню, когда и за что получал. А главное, всё ведь хоть и заслужено - но не моё это, понимаете, не мо-ё! Не радует ни капли. Потому что слишком легко достаётся, походя, играючи, без усилий. Гений я, понимаете? Вне конкуренции. То, что для других - предел устремлений, мне - на один плевок. Тьфу и готово! А душа - она борьбы хочет, усилий, свершений, ей трудности подавай! Что вы говорите? Чем я занимаюсь для души? В смысле, хобби? Ну, не творчество, это уж точно. Для души, для собственного удовольствия я управляю государством. Но правда, только как любитель. Мы же Властелины Тёмные, необразованные...
Любовь - это дофаминэргическая целеполагающая мотивация к формированию парных связей
Вот жеж долбанутые твари то..
Рассказывают сказки про дикие явки по краю и чуть не 80% за любимого губернатора! Ну он же без всяких там вбросов спокойно уверенно выигрывал. Ну нафига еще и накручивать то? Судя по результатам, вся закулисная возня сместилась нафиг из Владивостока в другие города и поселки. У нас то все тихо и честно, да. Потому и явка едва за десять процентов шагнула, в сравнении с почти пятьюдесятью в соседнем Артеме.