30.12.2011 в 02:34

Пишет  Каздалевский:

Уважаемый Алексей Леонидович, у вас теперь есть Twitter и страница в интернете, и вы, наверное, теперь знаете то, что не положено знать вашим бывшим коллегам по правительству. А именно: вы теперь знаете, что люди хорошо знают, как их обманывают. Вы, например, вероятно, знаете теперь, что для того, чтобы обратиться в суд, нужно представить копию протокола избирательной комиссии. Но если председатель комиссии выдворил вас с участка под выдуманным предлогом или просто не дал вам такой копии, то ему ничего за это не будет. А в суде вам скажут, что без бумажки вы ничего не стоите. Так написан закон — теми, кто формирует избирательные комиссии, председатели которых нарушают закон и не несут за это никакой ответственности.

Но даже если у вас есть копия протокола, председатель комиссии покажет в суде другой протокол — и вам откажут в иске. Описания десятков таких процессов, идущих в эти дни, вы легко найдете в интернете.

Алексей Леонидович, объясните, пожалуйста, причем тут веб-камеры и прозрачные урны?

Прозрачная урна не является доказательством в суде. В прозрачную урну можно залезть и сняться на веб-камеру, помахав в нее Чурову. Больше она практически ни к чему не пригодна. Тем более что информация с веб-камер будет стекаться — куда? — в Центральную избирательную комиссию, как это ни покажется вам смешным. Те люди, которые украли наши голоса, хотят украсть еще и наше изображение.

В интернете вы можете найти полный каталог тех способов обмана, при помощи которых фальсифицировались выборы. Большинство из них невозможно зафиксировать и пресечь при помощи веб-камер и прозрачных урн. Зато эти способы прекрасно фиксируются наблюдателями. Но вы будете смеяться: свидетельства наблюдателей как раз не являются доказательством бесчестности выборов, как нам объяснили.
www.forbes.ru/sobytiya-column/vlast/78143-pasta...

@темы: Политика внутренняя

---

30.12.2011 в 04:00

Пишет  Тихе:

В 1998 году сенатор-демократ Том Харкин, входящий в сенатский комитет надзирающий за Нац. Институтами Здоровья, выступил с рассказом о том, как акупунктура помогла его брату, у которого был рак, уменьшить боли. "Я видел это собственными глазами", сказал Харкин, "Когда я вижу такие вещи, я хочу знать - почему мы не изучаем их?" Через три месяца в бюджет была внесена новая строка, которая выделяла деньги на создание "Национального Центра по Комплементарной и Альтернативной Медицине".
Денег новому центру дали не очень много - около 100-150 миллионов в год (из 25-30 миллиардов). За прошедшие годы Центр проспонсировал изрядное количество исследований, которые показали в том числе и то, что ингаляции ладаном не ускоряют заживление ран, кофейные клизмы не помогают от рака поджелудочной железы, а молитва не излечивает от ВИЧ. Центр также исследует гомеопатию, ауры, массаж, иглоукалывание, пробиотические йогурты, экстракты из женшеня, тай-чи, и травяные экстракты. К чести Центра, надо сказать, исследования ставятся с использованием научного метода, а потому подавляющее их большинство, как и следовало ожидать, показывают, что тестируемое средство действует не лучше плацебо. Этот факт, однако, вызвал гнев сенатора Харкина и он в 2009 году сказал: "Одной из целей Центра было проверять и подтверждать альтернативные подходы. Честно говоря, я должен публично заявить, что он не преуспел... основной его нацеленностью было опровержение подходов, а не их поиск и подтверждение." То есть виноватым в том, что альтернативные методы не работают, оказался центр, а не методы.
К слову об альтернативной медицине: Что мы туда относим и чему она альтернативна? Тестирование эффективности традиционных народных средств и природных продуктов является вполне нормальной частью стандартной медицины - природные соединения входят в библиотеки, которые используются компаниями для высокопропускного тестирования. Одно из самых лучших лекарств против малярии, артемизинин, было выделено из растения, которое традиционно использовалось в Китае для снижения жара. То есть это не альтернативная, а вполне даже обычная медицина. Может быть альтернативная медицина отличается тем, что использует непонятные нам механизмы? Тоже нет - в классической медицине полно препаратов, механизмы действия которых не до конца понятны. Например, вакцины начали разрабатывать не имея никакого представления о природе микробов и об устройстве иммунной системы, да и до сих пор детали их работы известны не очень хорошо. Статины, снижающие холестерин препараты, увеличивают продолжительность жизни, но этот эффект основан не исключительно на снижении холестерина, а может и вообще не на нем, мы точно не знаем. Тем не менее они являются частью классической медицины. Настоящая же альтернативная медицина - это медицина не поддающаяся научному методу, им не проверяемая и "работающая" вопреки исследованиям, показывающим ее бесполезность. Так зачем же пытаться ее исследовать? Оставьте ее верующим вопреки.
shvarz.livejournal.com/318080.html?style=mine&n...

@темы: Наука

---

29.12.2011 в 18:51

Пишет  TrashTank:

Борис Васильев. "Встречный бой".

— А я знал, что меня сегодня не тронет. Верите, товарищ майор? Точно знал!
— Верю. Лет до тридцати человек всегда в это верит, потому-то в разведку только молодых и отбирают. А с тридцати человек не только верить — думать начинает. Стихийно диалектику познавать...
— Две юности Родина наша этой войне отдала: ту, что начинала ее в сорок первом, и что закончила. Будь я скульптор, я бы памятник такой поставил. Двум юностям: сорок первого и сорок пятого. Самый большой памятник в самом центре Москвы

Генерал смотрел в стереотрубу до рези в глазах. В искусственном, многократно отраженном и преломленном мире оптики все казалось плоскостным, неестественным, а радужная пленка, занимавшая восточную часть зоны обзора, раздражала ярмарочными красками.
— Не вижу! — сердито сказал он.— Выбрали энпе, нечего сказать! Где танки Колымасова?
— Левее моста, товарищ генерал,— негромко пояснил маленький капитан-разведчик, оборудовавший для комкора этот наблюдательный пункт.

Генерал оторвался от окуляров, поправил сбитую на затылок фуражку.
— Выдвинуть вперед,— сказал он.— Так, чтобы я моторы слышал. Струсили под занавес, разведчики? — Он насмешливо посмотрел на капитана покрасневшими от бессонницы глазами и легко прыгнул на бруствер.— Связь, не отставать!..

Генерал шагал туда, где глухо гремел бой, прикрытый тугими клубами сизо-серой смеси дыма и тумана. Он шел в рост, не пригибаясь от случайных снарядов, сунув руки в карманы ватника и поеживаясь. За ним неслышно скользили адъютант и два автоматчика.

Было прохладно, и стволы автоматов покрылись мельчайшими капельками росы. Солнце никак не могло перевалить через горы, в низине было еще по-ночному сумрачно, и только высоко в редких прогалинах тумана угадывалось светлеющее небо.

— Три семнадцать,— сказал генерал, взглянув на часы.— Поздно здесь светает.
Генерала обогнали сначала разведчики во главе с капитаном, а потом и связисты, тащившие катушки и дублирующую рацию.
— Чтоб связь работала! — крикнул вдогонку генерал.
— Так точно, товарищ генерал! — отозвался лейтенант-связист и побежал, по временам пригибаясь и удобнее укладывая провод.

Разведчиков было шестеро — в ватниках, подпоясанных ремнями, с автоматами за плечом, ножами и гранатами на поясе. Шестеро молчаливых, привыкших общаться скорее знаками, чем словами, прошедших войну солдат. Они одинаково бесшумно, чуть пригнувшись, шли след в след за капитаном, и по профессионально легкой, неторопливой и расчетливой походке их можно было принять за пехотинцев, если бы не традиционные черные шлемы, которые в танковых войсках носили все, даже тыловики, ремонтники и связисты.

— Не вышло,— усмехнулся рыжеватый молодой разведчик, когда они обогнали генерала.— Разве его обманешь?
— А бой-то, по всему видать, последний,— вздохнул рослый сержант, тащивший стереотрубу.— Ковырнет какая-нибудь дура случайная — обидно...

Они говорили не о себе. Они говорили о генерале — командире их танкового корпуса. Он разгадал наивную хитрость, с помощью которой они надеялись обезопасить его в эти последние часы войны. Сказать, что они любили его, как любят солдаты смелых и удачливых командиров, значило бы сказать мало и обычно, потому что они не просто любили — они гордились им, как гордятся братья самым талантливым и счастливым в семье. Гордились перед солдатами других корпусов, перед знакомыми и незнакомыми офицерами и генералами, гордились перед семьями, и военная цензура подчас вставала в тупик, натыкаясь в солдатских письмах на восторженные фразы о нашем. Его называли так в разговорах: «наш сказал», «наш приказал», «наш велел». Называли все — и солдаты, и офицеры,— и никто не знал, когда зародилось это теплое, почти семейное отношение к командиру корпуса. А «наш» был нисколько не мягче, не добрее, не сердечнее любого командира. Скорее наоборот: он был суровее многих, не терпел противоречий, а в бою проявлял порой граничащую с жестокостью непреклонность. Он никогда не сбивался на солдатские шуточки, бытовавшие в разговорах многих генералов, был замкнут, и мало кто в корпусе мог похвастаться, что видел улыбку на его лице.

Он был храбр, но удачлив, резок, но демократичен, суров, но справедлив. Все эти качества встречались у многих военачальников, но «наш» генерал имел еще одну и, вероятно, решающую особенность: в августе этого года ему исполнялось тридцать лет...

— Мелешко, ты с него глаз не спускай,— сказал маленький капитан, устанавливая стереотрубу на чердаке разбитой водонапорной башни — единственного уцелевшего строения некогда обширного фольварка.
Сержант, тащивший стереотрубу, молча кивнул. Приказ этот означал, что отныне ему в обязанность вменяется прикрыть генерала телом, если в этом возникнет необходимость, но разведчик только заботливо обтер рукавом ватника автоматный ствол и ушел встречать подопечного.

Генерал шагал быстро, но неторопливо: часто останавливался, наблюдал за боем, в который втягивались подходившие части, рассылал связных по участкам. Он знал, что наблюдательный пункт надо не только найти, но и оборудовать, и заранее давал своим людям на это время, чтобы они не нервничали, видя торчащего над душой командира.

Связисты быстро готовили связь. Временами лейтенант включался в провод, проверяя, не перебило ли его осколком, говорил несколько шифрованных слов и снова смыкал цепь, следуя за своими телефонистами.
— Товарищ генерал!..— вдруг непривычно громко крикнул он, стоя на одном колене и протягивая трубку.— Товарищ генерал, вас!

Генерал с удивлением посмотрел на его сияющее, счастливое и одновременно растерянное лицо и взял трубку:
— Ну?.. Так...

Лицо его на мгновение дрогнуло, но он тотчас же придал ему прежнее замкнутое выражение и только щелчком сбил на затылок фуражку. Молоденький лейтенант с мокрым то ли от росы, то ли от слез лицом, восторженно улыбаясь, смотрел на него, словно ожидая увидеть что-то очень необыкновенное, и генерал, поймав этот взгляд, чуть сдвинул брови и положил руку на плечо лейтенанту.
— Понятно,— сухо и деловито говорил он в трубку.— Бой развивается нормально. Прошу пока не сообщать. Да. Нас это не касается.

Он отдал лейтенанту трубку, серьезно и чуть печально посмотрел в его счастливые глаза и тихо сказал:
— Молчать, лейтенант. Молчать до самого конца. И связистам своим закажи. Понял меня?

К тому времени, когда солнце, с трудом разогнав туман, прорвалось наконец в низины, бой затих. Немцы прекратили попытки с хода прорваться к перевалам и то ли перегруппировывались, то ли чего-то ждали, изредка вслепую осыпая минами перепаханные танками склоны. Наши молчали.

В низине под наблюдательным пунктом расположился узел связи: три огромные автомашины, опутанные проводами и антеннами. Девушки-радистки сновали вокруг этих машин, и солдаты, рывшие укрытия по гребню, часто прерывали работу и долго, опершись о лопаты, смотрели вниз, на девушек, и во взглядах их было что-то новое, уже мирное.

Возле водонапорной башни мыкался младший лейтенант. Он с курсантской торопливостью тянулся перед каждым офицером и все пытался доложить, что прибыл «для прохождения дальнейшей службы», но командирам было не до него, и он, вздохнув, отходил в сторону. Он очень хотел повоевать и тоже понимал, что этот бой — последний, и радовался, и ужасался, что не успеет отличиться, и боялся погибнуть за полчаса до конца войны. Это двойственное чувство жило в нем постоянно: решившись, он обретал вдруг настойчивость и подскакивал к кому-нибудь из начальства, собираясь потребовать немедленного назначения, но тут же скисал, мямлил что-то невразумительное и сразу же отходил, втайне радуясь, что его никуда не послали.

В пять на «виллисе» приехал полковник Сергей Иванович Ларцев — замполит командира корпуса. Он был грузен, добродушен и, с солдатской точки зрения, весьма стар, и поэтому командир корпуса во всех случаях обращался к нему только по имени и отчеству, позволяя себе откровенно нарушать устав. Увидев замполита, он тут же спустился к подножию башни.
— Немцы отклонили ультиматум,— негромко сказал полковник.— В одном месте обстреляли парламентеров.

— Ну и черт с ними,— резко отозвался генерал.— Упрашивать остаться в живых не собираюсь. Передайте Колымасову: в пять сорок атака. И пока не возьмет мост, пусть на глаза не показывается.
— Людей жалко,— вздохнул Сергей Иванович.
—Может, пропустим фрицев к американцам?

Полковник промолчал. Генерал покосился на него, сказал мягко:
— Мне, Сергей Иванович, тоже людей жалко. И не только этих,— он кивнул на разведчиков, сидевших на корточках у стены,— но и тех, кого та сволочь лет через двадцать в бой пошлет. Вот так. Готовьте атаку. И...— он твердо посмотрел в добрые, в стариковских морщинках глаза,— помните: для нас она еще не кончилась...

—Товарищ генерал!.. Товарищ генерал!
Ликующий женский крик заглушил грохот выстрелов, вой мин, далекий рев танков — он заглушил всё, саму войну. Снизу, от узла связи, изо всех сил бежала девушка в гимнастерке, перетянутой ремнем, в узкой защитной юбке, в тяжелых кирзовых сапогах, смешно и трогательно хлюпающих на стройных ногах. Берета на ней не было, и черные волосы метались вокруг головы. Она, задыхаясь, лезла по крутому откосу, счастливая, восторженная, светлая. Торопясь обрадовать людей, она забыла обо всем на свете и, всегда обычно осторожная и скромная, сейчас совсем по-детски поддернула узкую юбку.

Он понял, что означает этот звонкий, ликующий крик. Понял и бросился к ней, оглушительно заорав:
— Молчать!..
От грозного окрика девушка споткнулась, упала, не отрывая глаз от подбегавшего генерала.

Сзади него тут же выросла фигура разведчика. Девушка снизу вверх посмотрела на них, все еще продолжая улыбаться.
— Мир!..
— Нет,— твердо сказал он и опустился рядом с нею на колено.— Нет мира, ефрейтор. Бой идет. После боя мир будет. Поняла?

— Поняла.— Она послушно покивала, улыбаясь. Слезы текли по ее щекам, и она совсем не по-ефрейторски шмыгала носом.— Мир, товарищ генерал. Война кончилась.
Генерал глядел на ее счастливое, зареванное лицо, и острая боль на мгновение сжала сердце. Он опустил голову, наткнулся глазами на круглое, перепачканное землей колено и сразу же поднялся.

— Встать,— негромко скомандовал он, и девушка, поспешно одернув юбку, тотчас же вскочила и опустила руки по швам.— Вытрите слезы.
Она машинально пошарила по поясу, по обшлагам гимнастерки и, виновато улыбнувшись, стала вытирать лицо ладонями. Генерал достал платок, стесняясь, сунул ей в руку.
— Идите к себе и не выходите. И всем скажите, чтобы носа не смели показывать. И никому ни слова. Идите.
— Есть,— шепотом сказала она и пошла вниз, зажав в руке скомканный генеральский платок.

Многие видели эту встречу, слышали крик, но никто не знал, о чем говорил генерал с радисткой. Знал только рослый разведчик Мелешко, которому капитан приказал охранять генерала, но он молчал, понимая, что в бою не следует делиться такой новостью.

— Хороши ножки,— заметил рыжеватый разведчик и вздохнул.— На такие бы ножки да классные туфельки.
— Нашему Феде Гонтарю абы ножки,— усмехнулся другой разведчик.— А вот чего она бежала...
— Нет, точно: классная девка,— опять начал Федор.— Главное — дичок. Полгода воюет, а никто в корпусе и похвастать не может, что в руках подержал.
—Один, кажется, пробовал,— скупо улыбнулся капитан.— Пробовал, а потом неделю рожу у санинструктора чинил.
— Я еще не пробовал,— сказал Федор.— Это так, разведка боем.

Грохот заглушил его слова: немцы начали энергичный и бессистемный обстрел. Солдаты попрятались в наспех отрытые щели. Прятались они с шутками, уже не испытывая ни страха, ни даже привычного нервного напряжения.
— Пугает фриц напоследок.
— Боекомплект расходует, чтоб драпать легче было!
— Ну, паразит, я тебе эту мину попомню!..

— Сейчас полезут,— сказал генерал и, не обращая внимания на мины, пошел к водонапорной башне.
Мелешко шагал след в след, почти наступая на пятки. Генерал рассердился:
— Что ходишь как тень? Влепит в спину на прощание...
— У вас свой приказ, а у меня — свой,— ворчливо отозвался разведчик.

По шаткой лестнице они поднялись наверх. Башня гудела от разрывов. Генерал приник к стереотрубе, произнес, не оглядываясь:
— Петя, на прямой — в третью бригаду. Скажи, чтоб перестроились уступом справа. И чтоб Голубничий не зарывался!
— Есть,— сказал молодой и очень молчаливый адъютант. Он загрохотал сапогами по лестнице. Навстречу, пыхтя, поднимался полковник Ларцев.

Полковник, отдуваясь, взобрался наверх. Налет кончился, и сразу стал слышен далекий гул танковых моторов.
— Пошли,— сказал генерал.— К перевалу рвутся, черти. Передай Филину, чтоб обороняться и не думал. Пусть наступает левым крылом по лощине.
— Есть,— ответил лейтенант-связист, лично обслуживающий генеральскую рацию.— «Герань», я — «Ландыш», я — «Ландыш»...

— Надоел мне этот цветочный флирт,— вздохнул полковник.— В жизни стольких цветов не видел, скольких за войну наслышался. И откуда у связистов такая склонность?
— Ботаники все,— проворчал генерал, не отрываясь от окуляров трубы.— Нахально лезут немцы, очень нахально. Скажите Колымасову, чтоб начинал атаку на мост.
— А не рано? — осторожно спросил полковник.
—Чего тянуть? И так последними остались.

Лейтенант вновь припал к своей рации, вызывая далекого Колымасова:
— «Лютик», «Лютик», я — «Ландыш»...
Слева — совсем рядом — ударили выстрелы. Капитан бросился к пролому, выглянул: стреляли в лесу, метрах в трехстах от башни.

— Что там еще? — недовольно спросил генерал.
— В лесу-то? — не оглядываясь, переспросил капитан.— В лесу минометчики наши стоят.
— Может, немцы просочились? — предположил Ларцев.
— Пошлите кого-нибудь узнать,— нетерпеливо сказал генерал: Колымасов уже начал атаку, и все внимание генерала занимал теперь мост.

Капитан молча спустился вниз. У входа в башню стоял младший лейтенант: его опять обуял страх, что он не успеет выстрелить в этой войне.
— Товарищ капитан, разрешите...
— Возьмите отделение и проверьте, что за стрельба в лесу.
— Есть! — радостно крикнул лейтенантик и, путаясь в шинели, побежал к щелям, на бегу вытаскивая из кобуры тяжелый «ТТ».— Отделение, за мной!..

Он бежал через поле, спотыкаясь и шарахаясь от случайных снарядов. Солдаты вразброд бежали следом, и в беге их было что-то усталое и равнодушное: так спешат на скучную, осточертевшую, но, увы, необходимую работу.

А стрельба в лесу продолжалась. Тренированное ухо уловило бы в этой стрельбе целую гамму звуков. Гулкие винтовочные выстрелы, злую автоматную очередь, сухой и короткий треск пистолетов. Но для мальчика-командира все выстрелы звучали одинаково и говорили только об опасности, и снова — в который раз! — страх погибнуть в последние мгновения войны зашевелился в нем, и, чтобы заглушить его, мальчик вдруг тоненько и одиноко закричал:
— Ура!

Солдаты бежали молча, грузно топая сапогами по сырой земле, а младший лейтенант, размахивая пистолетом, одиноко кричал, пока его не нагнал усатый пожилой сержант.
— Зря вы кричите, товарищ лейтенант,— добродушно сказал он.— Во-первых, фрицы все равно ничего не слышат, а во-вторых, дыхание сорвете.

Вспотев от стыда, младший лейтенант сразу замолчал и опустил затекшую руку с пистолетом. Сердце его билось часто и неровно, но он задохнулся не от крика, а от волнения, потому что был значительно моложе и тренированнее своих солдат — в большинстве пожилых, как это всегда бывало в комендантских взводах.

Они успели пробежать две трети расстояния до леса, когда оттуда густо высыпали люди.
— Ложись! — приказал младший лейтенант, падая на землю.
— Да свои это! Свои! — закричал пожилой сержант.

И опять младшему лейтенанту стало очень стыдно и досадно: его солдаты полукругом стояли над ним, и он встал, пряча глаза и с излишней старательностью отряхивая измазанную шинель.
Солдаты действительно были своими. Они бежали по полю, размахивая оружием, и что-то неразборчиво и недружно кричали. Кто-то стрелял в воздух, кто-то вдруг пустил в небо красную ракету, а вслед за ней — белую, и, когда ракеты эти с шипением поднялись вверх и вспыхнули там, пожилой сержант зачем-то снял пилотку и тихо сказал:
— Вот оно, товарищи. Вот оно... Кончилась, значит, война...

— Застрял Колымасов! — гневно сказал генерал.— Сергей, машину!..
Один из автоматчиков, постоянно сопровождавших генерала, кубарем скатился с лестницы.
— Вон в чем дело! — громко сказал Ларцев, наблюдавший за встречей возле леса.— Узнали, обормоты. Ракеты пускают. Разнесут теперь по всему корпусу...
— Предупредить! — крикнул генерал.— Командира — под суд! Под вашу ответственность, Сергей Иванович.— Он оторвался от стереотрубы, поправил фуражку.— Я — к Колымасову.

У башни уже стоял «виллис». Автоматчик сидел сзади. Рядом с ним молча расположился угрюмый Мелешко.
— К Колымасову,— сказал генерал, садясь впереди.— Быстро, Сергей!

Два «виллиса» почти одновременно отъехали от башни: один направился через поле к радостной солдатской группе, до сих пор самозабвенно пускавшей в небо ракету за ракетой; второй спускался вниз, туда, где гулко рвались снаряды.

Пойма реки была густо расчерчена танковыми следами. Жирная весенняя земля, кое-где уже покрытая свежей травой, глухо вздрагивала от частых разрывов. «Виллис» швыряло из стороны в сторону, но водитель не снижал скорости: генерал любил бешеную езду. Пригнувшись к рулю, шофер остервенело крутил его, шестым чувством угадывая безопасное направление. Комья земли стучали в кузов, уже дважды пробитый осколками, но маленькая юркая машина каким-то чудом еще была цела, еще вертелась среди разрывов, рыская из стороны в сторону.

Впереди уже виднелись танки. Они рассыпались за обратным скатом небольшого пригорка, и вражеские снаряды либо летели через них, либо рвались на гребне. Это была мертвая зона, недосягаемая для немецкой артиллерии, и танки умело использовали ее.

Чуть в стороне стояла одинокая «тридцатьчетверка». Она не дошла до спасительной черты и теперь — черная, еще дымящаяся — уже не представляла собой ничего, кроме обгоревшей, искореженной груды металла. Сорванная взрывом башня лежала метрах в двадцати от машины, лежала на боку, обнажив ослепительно сверкающий круг отшлифованного погона. Возле нее сидели двое: командир в разорванном комбинезоне, с черным от копоти, сильно обожженным лицом, и второй — без сознания, с забинтованной, как кукла, головой. Генерал на ходу спрыгнул с «виллиса», вгляделся:
— Ты, Брянский?
— Фаустники...— Командир с трудом разлепил обожженные губы, и по подбородку сразу потекла кровь.— Фаустники у моста. Троих сожгли...

По остановившимся глазам и слишком мерному, громкому голосу генерал понял, что командир не слышит ни его, ни грохочущих рядом разрывов.
— Отвезешь их, Сергей,— сказал генерал.— Ларцеву передашь, чтобы прислал разведбатальон. Дай молоток.

Он взял молоток и пошел вперед, не пригибаясь, а лишь чуть ссутулив спину и сбив на затылок тяжелую генеральскую фуражку. Разведчик шел за ним, стараясь прикрыть от разрывов, а шофер и автоматчик укладывали в машину раненых танкистов.

Вокруг стояли вой и грохот. Комья земли стучали по генеральским сапогам. Волной сорвало фуражку, он наклонился за ней, и в это время разведчик вдруг резким толчком бросил его на землю и упал рядом, закрывая телом. Над головами с визгом пронеслись осколки.
— Цел? — спросил генерал, поднимаясь.
—Цел,— сказал Мелешко.— Флягу пробило. Жалко.
Он отцепил от пояса флягу. Из рваной дыры с бульканьем вытекала вода.
— Ты на генералов не очень-то бросайся,— ворчливо сказал генерал.— Что за манера — генерала в задницу толкать.

Они еще раз упали от близко разорвавшегося снаряда, перебежали открытое место, упали снова и вскоре вступили за ту черту, ближе которой снаряды уже не рвались и где приходилось опасаться только осколков или случайных мин.
— Проскочили,— улыбнулся генерал.— Закурим, разведчик?
Он достал помятую пачку «Казбека», с трудом отыскал две целые папиросы. Остальные были поломаны, и он бросил пачку, но хозяйственный разведчик подобрал ее.
— Заклеить можно.

Генерал безошибочно определил танк командира, подошел. Люки были задраены, но сквозь толстую шершавую броню чуть доносилась музыка. Генерал удивленно послушал, а потом наотмашь застучал молотком. Тотчас же откинулся люк, из танка вырвалась мелодия веселого праздничного марша, а потом высунулся молодой офицер. Он был без шлема, с перемазанным пороховой копотью лицом.
— Товарищ генерал? — скорее радостно, чем удивленно, крикнул он и махнул рукой: музыка смолкла.
— Почему стоишь? Почему не атакуешь?
— Мир! Ребята Москву поймали! Мир, товарищ генерал! Приказ Верховного Главнокомандующего...
— Отставить! — Генерал яростно стукнул по броне молотком, и танк загудел гулко и тревожно.— Есть мой приказ! Мой, понятно?..
— Понятно,— тихо сказал офицер.— Виноват...
— Вперед! Подавить огневые точки. Атаковать и взять мост.
— Фаустники
— Вас прикроет разведбат.— Генерал в упор заглянул в погрустневшие глаза офицера, добавил негромко: — Последний бой, Колымасов. Часок еще, а?..

И, словно застеснявшись, повернулся и зашагал к соседнему танку, размахивая молотком...
Больше он не командовал, не кричал, не сердился. Он ходил по изрытому полю, стройный, в ловко сидевшем куцем солдатском ватнике, в щегольских хромовых сапогах, перемазанных жирной землей, стучал молотком по броне и каждому черному, замурзанному танкисту негромко говорил одни и те же слова:
— Последний бой, ребята. Прошу. Очень прошу.

Он просил. Он — горластый и энергичный, резкий, дерзко настойчивый — просил своих офицеров продолжать этот последний, трижды проклятый бой и сам удивлялся мягкости собственного тона. Нет, он понимал, что просить совсем не обязательно, что танкисты беспрекословно пойдут в атаку и по приказу, и по жесту, и даже если он просто выматерит их тремя хлесткими словами. Понимал, но почему-то не мог заставить себя закричать, заругаться, просто рассердиться, как еще совсем недавно сердился на наблюдательном пункте. Здесь, в непосредственной близости от врага, для которого тоже кончилась война, но который почему-то не желал этого признавать, он вдруг почувствовал, что в нем нет сил приказать своим ребятам идти на смерть в день, который вся земля, все страны и народы уже объявили днем величайшего счастья.

Командиры машин — кто молча, кто озорно, а кто и грустно — кивали, захлопывали люки. Ревели моторы, и танки, срывая дерн, ползли по откосу к гребню. Высунув из-за него башни, они открывали огонь, и пороховой дым, смешиваясь с голубыми облаками газойля, медленно сползал в низину.

Вскоре подошел разведбат во главе с молчаливым маленьким капитаном. Выслушав задачу, в которой тоже звучали непривычные просительные нотки, капитан тихо сказал «Есть», распределил людей по машинам и сам вскочил на танк Колымасова. Танки вздрогнули и, заваливаясь на корму, один за другим стали исчезать за крутым гребнем холма. Генерал снял фуражку и вытер рукавом лоб.
— Закурите.— Разведчик протянул ловко заклеенную папиросу.
Генерал прикурил, сделал несколько затяжек и бросил окурок. Они поднялись на холм и легли на скате, глядя на поле боя.

Танки шли, рассыпавшись веером и стреляя на ходу. Местность была сильно пересеченной, и механики, боясь заглушить моторы, жали на максимальных оборотах. Густые клубы выхлопов шлейфами тянулись за машинами, и фигуры разведчиков прятались в дыму.
— Молодец Колымасов,— сказал генерал.— Все учел: даже что воздух в низине сырой.

За изрезанной складками и оврагами низиной виднелся каменный мост. Перед ним в глубоких окопах и развалинах казарм охраны засели немцы. Судя по частоте огневых вспышек, система обороны моста была мощной, заранее продуманной, и генерал остро пожалел, что поторопился и завязал бой, не подтянув артиллерию.
— Огоньку бы сюда,— вздохнул он.
— Поздно,— сказал Мелешко.

Маленькие фигурки уже прыгали с танков и, пригнувшись, перебегали впереди машин, прочесывая кусты и лощинки густым автоматным огнем: там, очевидно, прятались немецкие фаустники. Два танка на левом фланге уже горели: черный дым сплошной полосой тянулся по ветру; два других, забравшись в воронки, вели яростный огонь, но с места не двигались.
— Да, поздно,— вздохнул генерал.— Черт!..
Он вскочил и побежал вперед, и разведчик, неодобрительно покачав головой, пошел следом.

Позднее генерал часто спрашивал себя: зачем он это сделал? Почему, вдруг забыв, что он — командир корпуса, что в его руках мощнейшие средства уничтожения, которые только ждут сигнала, чтобы обрушиться на врага, он полез в бой на узком участке, словно был молодым выпускником бронетанковой академии, которым закончил еще финскую,— неопытным и горячим комбатом? Да, его беспокоили и затяжка боя, и нерешительность танкистов, и удивительная в конце войны стойкость немецкой обороны. И все-таки не это было главным.

Уже двенадцать часов, половину суток, был мир. А здесь, на этом узком, безлюдном горном перевале, повинуясь его приказу, еще умирали люди, и в этот страшный и до ужаса несправедливый час он хотел быть рядом со своими ребятами, он хотел разделить с ними опасность, он просто не имел права уйти на НП и считать оттуда, сколько еще факелов зажгут немецкие истребители из его «тридцатьчетверок».

Они прошли совсем немного, когда немцы накрыли их густым минометным огнем. Это были не случайные мины, а систематический и беспощадный огонь по площади: видно, немцы, опасаясь подхода свежих пехотных частей, отсекали их от слепых и беззащитных перед фаустниками танков.

Генерал и разведчик упали рядом, потом перебежали в мелкую канаву, и разведчик толкнул в нее генерала, а сам навалился сверху и лежал не шевелясь, и, только когда наконец налет кончился, генерал понял, что разведчик мертв.

Он встал и долго смотрел на окровавленный, иссеченный осколками ватник солдата, на его совсем недавно подстриженный затылок, все время машинально смахивая со своего лица кровь, стекающую с рассеченного лба. Потом глянул вперед: там еще слышались выстрелы, рев танков, но опытное ухо уже ловило какой-то перелом. Он всмотрелся и понял: Колымасов ворвался на мост.

Через час, когда все было кончено и он — уже без ватника, с чистой повязкой на голове — сидел на пункте связи, адъютант доложил, что немецкий генерал хочет сказать несколько слов. Он молча поднялся, но ответить не успел, потому что Ларцев, посмотрев на него, буркнул:
— Пусть войдет.

Вошел немецкий генерал — еще нестарый, сутулый, длиннорукий человек со смертельно усталым, безжизненным лицом. Рука его была на перевязи, и поздоровался он молчаливым кивком. Не ожидая вопросов, начал говорить: сухо, почти без интонаций. Невозмутимый переводчик еле успевал переводить.
— Он — не нацист, он — кадровый офицер. Вермахт. Он никогда не был поклонником Гитлера. Он понимает, что это обстоятельство никоим образом не может облегчить его участь, и готов ехать в Сибирь. У него одна проблема, которую он рискует изложить, зная о благородстве русского командования. В этот радостный для всех день окончания войны он просит сообщить его семье, которая проживает в Кёльне...

— Вот почему он так на запад рвался! — негромко сказал полковник.
— Есть в немецком языке слово «подлец»? — вдруг звонко перебил генерал.
— Так точно, товарищ генерал,— несколько смешался переводчик.
— Ну так скажите ему от моего имени, что он — подлец и убийца.

Переводчик громко и ясно, стараясь передать интонацию генерала, перевел фразу. Немец медленно поднял голову, его землистое лицо порозовело.
— Увести! — коротко бросил генерал и отвернулся.

Немец сказал что-то еще, но переводчик не стал переводить, и пленный, ссутулившись больше прежнего, медленно вышел, шаркая усталыми ногами...

Вечером, когда подтянулись тылы, а расторопные старшины натащили вина и водки, корпус праздновал Победу. Разноголосые песни неслись по всему расположению, и, хотя генерал категорически запретил стрельбу, кое-где вдруг раздавались очереди, и тихое небо распарывали стремительные всполохи трассирующих пуль. На выстрелы немедленно устремлялся трезвый, а потому особенно беспощадный патруль, виновника тут же обезоруживали и направляли в глухой подвал под развалинами усадьбы.

Младший лейтенант сам напросился в патруль. Все равно знакомых у него в корпусе не было, а перспектива бесцельно шататься среди празднующих людей была куда горше суровых обязанностей начальника патрульной команды. И младший лейтенант исполнял эти обязанности ревностно и строго. А дел было много, потому что праздновали все, кроме дежурного батальона, медсанбата да похоронной команды, в последний раз исполняющей свою невеселую работу. Командир ее — прихрамывающий пожилой старшина — укоризненно посматривал на ликующих танкистов и вздыхал:
— Тризна...

Здесь не было шума и веселья: празднество было сдержанным, тосты — скупыми, а песни — печальными. И танкисты и разведчики никак не могли забыть своих Юрок, Володек, Васек, сгоревших, убитых или искалеченных уже после войны, что представлялось особенно нелепым и несправедливым.
Группа офицеров расположилась прямо на земле, раскинув пару огромных танковых брезентов. Офицеры — в большинстве своем молодые, потому что и сам род войск был еще молодым,— либо лежали, либо сидели по краям, скинув сапоги. Не было шуток, не было обычного балагурства, хотя выпито было достаточно, да и праздновали не что-нибудь, а День Победы.

— Гришку по-глупому сожгли,— негромко говорил низенький крепыш капитан, сидевший рядом с задумчивым Колымасовым.— Я крикнул ему, что слева в кустах шевеление какое-то, а он то ли не понял, то ли...
— А бывает так, что по-умному жгут? — спросил белоголовый молодой лейтенант и сам же ответил: — Жгут всегда по-глупому, всегда нескладно как-то, вот что я вам скажу.
— Гришка знал, что мир подписан,— не слушая, продолжал капитан.— Знал — вот ведь что обидно!.. Дерни он тогда чуть правее.
— Правее, левее — один черт,— сказал Колымасов и налил себе водки.— Ну, не Гришку бы сожгли, а тебя или меня, но ведь непременно бы сожгли: ППП.
— Что — ППП? — спросил лейтенант.— Пушка, что ли, какая?
— ППП — процент предполагаемых потерь. Ты еще с механиком в шахматы играешь, а ППП уже подсчитан.
—Процент...— вздохнул капитан.— Давай, Колымасов, за них и выпьем, будь этот процент трижды неладен.

Они выпили, а лейтенант сказал весело:
— А я знал, что меня сегодня не тронет. Верите, товарищ майор? Точно знал!
— Верю,— сказал Колымасов.— Лет до тридцати человек всегда в это верит, потому-то в разведку только молодых и отбирают. А с тридцати человек не только верить — думать начинает. Стихийно диалектику познавать... Скажи, Юра, чтоб ребята фары включили: не видно ни черта.

Лейтенант поспешно поставил кружку и босиком, как сидел, побежал к танкам. Вспыхнули два луча, перекрестие упало на брезент.
— Храбро живете,— негромко сказал кто-то по ту сторону лучей.— А ну как налет?
В освещенный круг вступил маленький капитан-разведчик. Правая рука его была на перевязи.
— Садитесь, капитан,— вежливо сказал Колымасов.— Место разведке, ребята.

Танкисты подвинулись. Капитан и сопровождавший его рыжеватый Федор Гонтарь сели на брезент. Колымасов налил им водки.
— Отпустили, значит, вас ради такого дня?
— Сбежал,— улыбнулся капитан.— Спасибо, Федор помог. Ну, танкисты, за победу. И за то, что живыми остались.

Все молча, торжественно выпили. Капитан поставил кружку, полез за пазуху неизменного ватника и вытащил помятый журнал.
— Разведчики мои в немецкой машине нашли.— Он протянул журнал Колымасову.— Кажется, по вашей части.
— «Вопросы археологии?» — удивился Колымасов.
Странно улыбаясь, он смотрел на журнал, разглаживал помятую обложку, любовно, по буквам вчитывался в каждое слово.

— А где же мои разведчики? — негромко, чтобы не мешать Колымасову, спросил маленький капитан.
— Там, за танками,— пояснил лейтенант.— Мы их к себе приглашали, да они, видно, застеснялись...
— Девочек у вас нет, потому и застеснялись,— развязно сказал Гонтарь, выковыривая финским ножом консервированную колбасу.— Что это вы, танкисты, насчет слабого пола не сообразили? В монахи записались, что ли?
— Слабый пол во вторую бригаду подался,— сказал капитан-танкист.— Там старший лейтенант Огурцов под гитару хорошо поет, аккордеонист имеется. А у нас теперь тихо. От нашей музыки один баян остался, а баянист вместе с экипажем на тот свет перекочевал.

— Женька-то, оказывается, уже кандидатом стал! — удивленно воскликнул Колымасов, просматривая журнал.— Кандидат исторических наук Евгений Фадеев. На одном курсе учились.
— Ничего, Колымасов, ваше от вас не уйдет,— сказал маленький капитан.— Как вернетесь в гражданку да звякнете орденами, так вам не то что кандидата — академика сразу дадут!
— Звякнешь...— вздохнул Колымасов.— Наши ордена для археологии лет этак через пятьсот в цене будут, не раньше.— Он полистал журнал.— А пометочки на полях — немецкие! Видно, тоже археолог в руках держал...

Гонтарь доел консервы, спрятал нож и неслышно поднялся с брезента.
— Куда, Федор? — спросил капитан, не оглядываясь.
— Да так.— Федор деланно зевнул.— Ребят навещу. Вы тут будете?
— Пока тут.
— Я скоро вернусь,— сказал Федор и исчез в темноте.

Он обогнул танки и обошел стороной разведчиков и танкистов, точно так же сидевших на брезенте вокруг пайковой закуски и праздничной выпивки. Он сразу пошел на шумные выкрики и звуки аккордеона: там слышались женские голоса.

Женщин в корпусе было немного: санитарки, связистки, переводчицы. Всех звали по именам, и только непосредственно начальники по долгу службы именовали их торжественно и бесцветно: «товарищ лейтенант» или, по крайности, «товарищ такая-то». Для всех прочих они были просто Людами, Анями, Шурочками, и относились к ним со сложной смесью дружеской непринужденности, мужского достоинства и — чуточку — легкомысленного волокитства. Всем давно были известны имена счастливчиков, имевших право на нечто большее, чем дружеский поцелуй, но, уповая на переменчивое воинское счастье, за женщинами всегда ухаживали. И только про одну — про ефрейтора Раечку с корпусной радиостанции — не знали ничего даже самые квалифицированные корпусные кумушки: или она действительно не крутила быстротечных фронтовых романов, или была невероятно хитра.

Вот ее-то и искал наглый, ловкий, смелый до безрассудства сержант Гонтарь, но Раечки нигде не было.
Чем дольше он искал, тем все больше разгоралась в нем поначалу смутное желание увидеть черненькую девчонку-радистку — «недотрогу», «дичка», «монашку», как звали ее в корпусе. Он знал ее ближе других: как-то, пользуясь безнаказанностью бывалого и удачливого разведчика, он полез к ней, но отпор был таким яростным, таким злым, молчаливым и убедительным, что Федор отступился от дикой девчонки, унося на лице следы активной обороны.

«Валяется с кем-нибудь,— зло думал он.— Не может быть, чтобы не обломали...»
Теперь он искал ее в других местах: в гуще кустов, в темноте. Бесшумно, как в поиске, скользил по опушке, и ни одна ветка не хрустнула под его ногой.

— Не надо,— ясно сказал во тьме женский голос.— Ну, прошу тебя.— Прошу, Костя...
— Лови мгновение...— хрипло сказал мужчина.— Ну, дурой не будь.
Федор шагнул на голос, остановился: где-то совсем рядом были люди. Он слышал мужское дыхание, тихий, короткий и счастливый смешок женщины. Вглядевшись, различил силуэты, достал фонарь — и вдруг осветил их ярким узким лучом.

Девушка в форме сидела на офицерской накидке, прислонившись спиной к дереву. Короткая юбка соскочила с подтянутых к груди колен, в луче ослепительно белели полные ноги. Девушка испуганно заморгала и прикрыла лицо рукой, и лейтенант с фатовскими усиками закричал:
— Гаси свет! Чего фары вылупил?..

Это был командир минометчиков, получивший прощение в связи с Днем Победы. Узнав его и девчонку, Гонтарь сразу погасил фонарь.

В штабе шестой раз пили за Победу и седьмой — за Верховного Главнокомандующего. Корпусное начальство отмечало великое событие тоже на свежем воздухе. Саперы соорудили несколько длинных столов и скамеек, которые прикрыли брезентом, а техники развесили над столами гирлянды танковых переносок.

Генерал пил мало, ссылаясь на головную боль. Но по тому, как он сидел, говорил, ел и улыбался, замполит, а тем более адъютант поняли, что генерал невесел по какой-то более весомой причине.
— Гляжу я на вас, молодежь, а думы у меня странные,— негромко говорил Ларцев.— Вам бы учиться, цветы бы девушкам дарить, о поцелуях мечтать, а вы в крови да в порохе который уж год.
— Не мы одни! — весело отозвался комбриг Голубничий.
— Правильно, не вы одни. Две юности Родина наша этой войне отдала: ту, что начинала ее в сорок первом, и — вас, что закончила. Будь я скульптор, я бы памятник такой поставил. Двум юностям: сорок первого и сорок пятого. Самый большой памятник в самом центре Москвы...

Генерал не слушал, о чем говорил Ларцев. Перед ним сидели его ребята, его опора, его сила и гордость. Он знал каждого куда глубже и основательнее, чем отец знает своих сыновей. Толстенький, всегда сонный Филин не любит риска, медленно и неохотно принимает решения, но упрям, цепок и исполнителен. Он незаменим в обороне, хорошо держит фланги, но его нельзя первым бросать в атаку: затянет, будет оглядываться на тылы, на соседей, потеряет темп. Он хорош для развития успеха, когда противник еще не сломлен, но уже оглушен: вот тогда Филин развернется и методически добьет очаги сопротивления. И вот здесь-то его опять надо сдержать и вовремя заменить Голубничим: тот горяч без оглядки, любит стремительную атаку, преследование, бой в глубине. Но и первым его не бросишь: чересчур увлекается ближайшей задачей, забывает о соседях, зарывается, и тогда умный противник фланговой атакой легко может сбить его, а то и вообще отрезать от своих, что однажды и случилось...

— Разрешите, товарищ генерал? Прошу извинить за опоздание.
Колымасов. В грязных сапогах, мятой гимнастерке: поздравить зашел. Вот и пиши в характеристике, что он недостаточно дисциплинирован, что у него неуставные отношения с подчиненными, что, в сущности, он археолог, глубоко штатский человек. А у Колымасова никогда вчерашний бой не похож на сегодняшний, он плохо знает уставы, но легко схватывает и точно оценивает обстановку. Он никогда не растеряется во встречном бою, он незаменим для первого удара, когда еще неизвестно, какие карты выкинет на стол противник.

Он поймал себя на мысли, что как-то странно, однобоко судит о своих друзьях. Судит так, словно на рассвете предстоит бой. А бои кончились. Кончились надолго, очень надолго. Он был военным и прекрасно понимал, что после такой войны перерыв неизбежен: слишком много жизней, сил и средств унесла она с собой.
Ну бог с ней, с войной, она кончилась. Кончилась на тех высотах, где лежат его танкисты и разведчики маленького капитана Рыжикова. Не думал он, никогда не думал, что последний бой будет уже после войны.

А все-таки хорошо, что именно Колымасов шел в головной походной заставе. Если бы Филин — немцы наверняка прорвались бы через перевал: он топтался бы, постреливал, послал бы на фланги разведку и, конечно, упустил бы время. А Голубничий ринулся бы во фронтальную атаку, с упоением громил бы заслон, затеял бы преследование, забыв обо всем на свете, и тот худой вермахтовский генерал только бы посмеивался в машине, удирая на запад. А археолог сразу нащупал главное. Нащупал, оседлал и запер немцев в лощине. Странно: высоко ценя Колымасова как командира, он совершенно не знал его как человека. Они никогда не говорили на внеслужебные темы, никогда не сталкивались, кажется, даже не выпили ни разу за все время совместных боев. Генерал попытался вспомнить, как зовут Колымасова, и не вспомнил.

— Адрес, откуда разведчик, записал? — вдруг отрывисто спросил он у адъютанта.
— Мелешко? Записал, товарищ генерал. Он с Донбасса, шахтер.

Полковник положил ему руку на плечо:
— Не казнись, Алексей Николаевич. Ну, случилось.

— Самоходки.— Генерал круто повернулся к нему.— Почему я не подтянул самоходки, а? Почему? Все поскорее захотелось, как-нибудь, только поскорее.
Он вдруг встал, вылез из-за стола. Адъютант рванулся было следом, но генерал остановил его:
— Сиди. Я в медсанбат.

Прочесав местность вокруг расположения и спугнув при этом еще одну парочку, Федор опять вышел к мрачной полуразрушенной башне. Здесь он пережил минный налет, отсюда пошел в последний бой, по этому откосу, подобрав юбку, бежала черноволосая радистка... Он посмотрел в низину, где должны были стоять машины радиостанции, и увидел их. В маленьком окошке чуть светилась полоска: видно, плохо прилегала светомаскировочная штора.

Он беззвучно подкрался к машине, тронул дверь, понял, что она заперта, и постучал. Постучал громко, как стучит человек, пришедший по делу.
— Кто там? — спросили из-за двери, и он узнал ее голос.
— Генерал зовет,— как можно проще сказал он.— Все собрались, а тебя нет.
— Генерал? — удивленно спросила девушка.— Какой генерал?
— Ну, наш, конечно. Других не держим.
— Я сейчас! Сейчас!..

Она открыла дверь, и в тот миг, пока еще горел свет, он успел увидеть ее сияющее лицо. Потом она захлопнула дверь, и свет погас.
— Куда идти?
— Там, за башней,— сказал Федор.— Иди вперед.

Она быстро, не оглядываясь, стала подниматься к башне.
— И что это он обо мне вспомнил?
По голосу Федор понял, что радистка улыбается, и рассердился:
— Значит, приглянулась. Данные показала вовремя.

Она промолчала. Федор шел сзади. Он ни о чем не думал и только чутко вслушивался в звонкую ночь, пытаясь определить, нет ли поблизости людей. Один раз, правда, мелькнула мысль, что это — преступление, но он тут же отогнал ее: «Постесняется жаловаться. А если и пожалуется — простят. Победа — добрые все...»

Наверху, у башни, она остановилась. Оглянулась удивленно:
— Дальше?

Он молча бросился на нее. Бросился сзади, со спины, уверенным приемом швырнув навзничь. Навалился, левой рукой зажав рот, правой рвал вверх узкую юбку.
Она, лежала, не шевелясь, потеряв от неожиданности способность сопротивляться. Он, собственно, и рассчитывал на это, но девушка пришла в себя скорее, чем он предполагал, и рванулась с такой силой, что отбросила его в сторону. Федор кинулся снова, но она ловко оттолкнула его ногами, а когда он вскочил, сказала громко и ясно:
— Стрелять буду!

Он не поверил, шагнул, и сейчас же перед глазами ослепительно вспыхнуло пламя, пуля взвизгнула совсем рядом. Федор инстинктивно отпрянул, и девушка выстрелила еще — уже в воздух. Он остановился, тяжело дыша:
— Ненормальная...
— Уходи,— громко сказала она.— Застрелю!

Луч света упал на землю, осветив радистку. Она сидела, подобрав ноги и вытянув вперед руку с пистолетом; перепачканная землей юбка была взбита выше колен.
— Встать! — звонко крикнул командир патрульной команды, младший лейтенант.— Сдать оружие!..

Медсанбат уже свертывал работу: тяжелых отправили в госпиталь, легких обработали и разместили, и поэтому генерал не стал задерживаться там. Мягко, но решительно отклонив приглашение врачей отметить «последний рабочий день», как сказал начальник медслужбы, он пошел по расположению, стараясь не смущать людей внезапным появлением.

И все-таки он мешал им. Наиболее разбитные или подвыпившие многословно и истово клялись ему в преданности; скромные и трезвые замолкали при его появлении и невольно тянулись, несмотря на его протесты. Поэтому генерал вскоре стал избегать освещенных и многолюдных мест и медленно бродил в одиночестве.

— А меня-то за что? — вдруг возмущенно сказал в темноте мужской голос.— Она стреляла, ее и берите. А меня-то за что?
— Не разговаривать! — Второй голос был начальственно звонок и юн.— Там разберутся.
—Ну, ради праздничка, младший лейтенант...

Люди шли прямо на него, и генерал посторонился.
— Кто здесь?

Вспыхнул фонарь, и тут же младший лейтенант испуганно и радостно заорал:
— Смирно! Товарищ генерал...

— Вольно, вольно,— поспешно сказал генерал, с удивлением глядя на девушку, стоявшую между двух автоматчиков.— В чем дело?
— Задержаны за стрельбу в расположении части.
— Отпустите. Если никого не ранили, то отпустите.
— Есть! — громко сказал младший лейтенант (он так и не погасил фонарь, висевший на груди).— Получите документы.

Разведчик схватил книжку и тут же нырнул в темноту. А девушка сердито смотрела на младшего лейтенанта.
— Верните оружие.
— Младшему командному составу иметь трофейные браунинги не положено.
— Это подарок,— резко сказала девушка.— Товарищ генерал, подтвердите, что это подарок.

Генерал удивленно взял у младшего лейтенанта пистолет, повертел его.
— Восьмого марта этого года вы лично подарили мне, товарищ генерал, этот пистолет. Помните, когда немецкие автоматчики вышли на узел связи и мы два часа отстреливались.
— Да, да,— сказал генерал, так и не вспомнив этого случая.— Только не стреляйте зря.
— Я не зря,— тихо сказала она, пряча пистолет в карманчик юбки.
— Разрешите следовать дальше? — опять гаркнул горластый младший лейтенант.
— Пожалуйста.
— За мной, шагом марш!..

Фонарь погас, солдатские шаги глохли в темноте. Генерал стоял на прежнем месте, чувствуя, что девушка тоже стоит тут же. Надо было что-то сказать ей, может быть, поздравить с Победой или выругать за стрельбу, но он ничего не стал говорить. Просто постоял и пошел, стараясь по-прежнему держаться от людей подальше.

Он никак не мог понять, почему ищет одиночества. Он не привык к нему да и не любил, будучи человеком деятельным и общительным. С первого дня войны он утратил одиночество, потому что потерял семью и остался один на свете, совсем один, даже без дальних родственников. Дважды ему предлагали отпуск, но он отказывался и снова шел к людям, искал их, искал связанную с ними деятельность, которая настолько заполняла жизнь, что в сутках с трудом выкраивались считанные часы на сон. И вот сегодня ему вдруг захотелось уйти ото всех, забыться, остаться наедине с собой. Не думать, нет, просто сидеть где-нибудь в тиши, расслабить нервы, курить и глядеть в небо...

Где-то еще никак не могли угомониться люди, отвоевавшие войну. А здесь было тихо, и поэтому он сел на землю и закурил, по привычке пряча папиросу в кулак.

Тихий, однообразный, с детства знакомый скрип послышался совсем рядом. Фыркнула лошадь, ленивый, прокуренный голос сказал:
— Но, милая! Шагай...

Мимо генерала медленно проплыли расплывчатый силуэт подводы, мерно мотающая головой лошадь, фигура возчика. От всего этого веяло миром, крестьянской привычной неторопливостью.
— Ты, Маркелов? — спросили из темноты.
— Я, Степан Иваныч,— буднично ответил возчик.— Последних везу: одни фрицы остались.
— Немцев завтра уберем, отдыхай. Спиртику я раздобыл: у Егорыча спросишь.
— Спасибо тебе, Иваныч. Но, сонная!..

Мимо генерала шел кто-то приземистый, почти квадратный, припадая на правую ногу. Всмотрелся в генерала, шагнул:
—Нет ли огонька, солдат?
Генерал вынул зажигалку.
— А махорочки дашь?

По голосу он узнал в неизвестном Степана Ивановича.

— А чего ж не дать? — добродушно сказал Степан Иванович и сел рядом.— Закуривай. Махорочка добрая, моршанская. Я в нее доннику для запаху сыплю: чуешь, как пахнет-то? Из дому шлют донник.
Генерал оторвал газетную полоску, насыпал махорки, свернул толстую, рыхлую папироску. Щелкнул зажигалкой, и оба закурили, с удовольствием затянувшись сладковатым сизым дымком.
— Все празднуют, а вы работаете? — спросил генерал.
— Работаем,— подтвердил Степан Иванович.— Такая уж наша работа. Завершающая.

Они помолчали. Степан Иванович, вздохнув, добавил:
— Дай бог, чтоб последней она была. Хватит уж зарывать. Рожать надо.
Только сейчас генерал понял, что рядом сидит начальник похоронной команды. Понял и нерешительно, с трудом спросил:
— Много сегодня... работы?
— Много. Если, конечно, с чем сравнивать, но для последнего дня, прямо скажу, многовато.

Генерал молчал. Курил, опустив голову, внимательно разглядывая огонек цигарки.
— Целые большей частью,— вдруг добавил Степан Иванович.— Целые — значит, на пулеметы шли, под пули. Пулеметы, понимать надо, у немцев еще действовали, не подавили их, значит. Обидно.

Они долго сидели молча. Потом Степан Иванович поднялся, втоптал в землю окурок:
— К мужикам пойду. Попразднуем. Может, с нами?
— Нет,— сказал генерал.— Спасибо.

— Ну, счастливо тогда.— Степан Иванович шагнул в темноту, остановился.— Ты, товарищ генерал, не обижайся. Я тебе правду сказал: горячий ты больно мужик.

Шаги старшины заглохли в темноте, а генерал все еще сидел, опустив голову. Показалось, что какая-то фигура мелькнула рядом, и он окликнул:
— Кто там?

Но никто не отозвался. Генерал поправил фуражку и быстро зашагал туда, откуда ехала подвода,— в низину, по которой днем с таким мастерством провез его на «виллисе» Сергей.
Тогда сзади сидел Мелешко с автоматом на шее. Их сильно швыряло в мелком кузове, и однажды Мелешко больно ударил его диском автомата по затылку. Тогда генерал не обратил на это внимания, а теперь только и думал о разведчике...

«Ну, как же, как же я самоходки не вызвал?! — почти с отчаянием подумал он.— Всего-то на три часа дела».

Черная глыба развороченного взрывом танка четко выделялась на сером фоне неба. Генерал остановился: в темноте тускло виднелась обкатанная дорожка башенного погона. Здесь сидел обгоревший лейтенант Брянский, обняв потерявшего сознание заряжающего. Заряжающий так и не пришел в себя и завтра ляжет на высотах, а Брянский уже отправлен в тыл. Жить будет, слышать — никогда, как сказал начальник медслужбы; в корпусе все знали Брянского: он писал стихи для «Боевого листка».

Отсюда они с Мелешко уже шли вдвоем. Здесь их накрыло минами, и разведчик толкнул его и сам упал сверху, прикрывая от осколков. Здесь они закурили. Здесь стоял танк Колымасова...

И снова какая-то тень мелькнула сзади. Генерал остановился, прислушался, на всякий случай дослал в ствол патрон и окликнул:
— Кто?

И опять никто не отозвался. Может, ему показалось, может, бродил по полю чудом уцелевший немец, может, адъютант крался сзади, проявляя бдительность. Но кругом было тихо, и генерал опять сунул пистолет в кобуру и пошел вперед.

Он поднялся на гребень холма, за которым прятались танки и откуда он наблюдал за боем. Вот здесь они лежали: кажется, на мягкой земле еще сохранились лунки от локтей. Здесь они лежали, а там, в низине, Колымасов и разведбат штурмовали неподавленные огневые точки...

Как же, как он не подтянул самоходки?!

Именно здесь он понял, что поступил опрометчиво, но было уже поздно: Колымасов рвался на мост, приглушив в приемниках ликующий голос Москвы. Понял, и это страшное открытие заставило его побежать туда, где гремел бой, где гибли его солдаты. Где-то здесь их накрыло вторым минометным шквалом, где-то здесь они упали, а потом перебежали вперед, и там молчаливый разведчик принял в широкую спину все причитающиеся генералу осколки. Он ходил по полю и никак не мог найти этого места. Хотел найти, очень хотел, но не нашел: все было изрыто воронками.

Не найдя места, где погиб Мелешко, генерал пошел вперед, к мосту. Утром он не был там потому, что идти было уже бессмысленно, и еще потому, что смерть разведчика глубоко поразила его. А тут как раз подскочил адъютант и увез его в медсанбат на перевязку. А пока его перевязывали, бой кончился.

Теперь он шел по предполью, которое проверила и изучила когда-то немецкая охрана моста и которое так умело использовали немцы во встречном бою. Здесь был пристрелян каждый кустик, каждая выемка, каждый квадратный метр. Здесь его танки не просто шли на сближение: они метались, то круто сворачивая в стороны, то замедляя скорость, то скатываясь в ложбинки. Танки вели себя как солдаты, попавшие под обстрел, и поле перед мостом было вдоль и поперек исчерчено их тяжелыми следами. Следы стекали в складки, пересекались, забегали на склоны, но всегда далеко оставляли в стороне кусты, потому что именно оттуда могло вдруг полыхнуть желтое пламя фаустпатрона.

Но и кусты не оставались целыми. Голые, с поломанными сучьями, они насквозь были прошиты автоматными очередями танковых десантов. В одном месте среди них ничком лежал убитый немец. Руки его еще обнимали черную трубу, в которой торчал фаустпатрон; он так и не выстрелил, этот немец, и какой-то экипаж поил, наверно, разведчиков сегодня вечером. И поодаль валялся немец и еще трое возле развороченной взрывом пушки, и генерал вдруг радостно подумал, что наших совсем не видно, но тут же вспомнил, что их уже увезли, а немцев просто оставили до утра.

Черный, обгорелый танк памятником высился над раздавленной пушкой. Генерал посмотрел на белевший в темноте номер, ощутил стойкий, еще не выветрившийся запах горелого металла, пороха, мяса и снял фуражку.

Дальше он нес ее в руке. Медленно бродил по полю, подходя к каждому танку — молчаливому, черному, печальному. Негромко прочитывал номер, вспоминал за этим номером чаще всего безымянные молодые лица и шел дальше, перешагивая через трупы, спотыкаясь о разбросанное оружие.

Так он вышел на передний край и остановился. Кругом в полуразрушенных блиндажах и окопах лежали трупы, валялось оружие, рассыпанные боеприпасы, и казалось, что сама земля еще вздрагивает от гула, грохота и рева танковых моторов. Да, это был крепкий орешек, это предмостное укрепление. Охрана построила его загодя, продумав систему огня, создав узлы противотанковой обороны, отсечные позиции, кинжальные пулеметы. Неподавленные пулеметы, на которые грудью шли его разведчики. Он легко представил себе, как капитан, показывая пример, первым спрыгнул с брони, как бежал вперед, уже не ложась, навстречу шквальному огню. Как, приседая после выстрела, часто и резко били танки, как горели они, нарываясь на фаустников, как из люков выбрасывались живые факелы и катались вот по этой сухой, черной, пережженной, как порох, земле...

Ну, почему, почему он не вызвал самоходки?!

Кажется, он застонал. Застонал в голос, потому что из мрака вдруг выросла маленькая фигурка, и девичий голос робко спросил:
— Что с вами?
— Кто? — Он инстинктивно схватился за пистолет.
— Это я, ефрейтор Брускова,— поспешно сказала черненькая радистка.

Она стояла перед ним как положено — руки по швам. Стояла внизу, у подножия чудом уцелевшего бруствера, на котором он сидел, и головы их поэтому были почти на одном уровне.
— Садись, ефрейтор,— сказал генерал и отвернулся, поспешно смахивая ненужную слезу.

Она присела, снизу вверх глядя на него. Он не удивился, он даже не подумал, почему вдруг ночью на поле боя оказалась эта тоненькая робкая девчонка. Молча достал папиросу, молча закурил, скрывая глубокий и горький вздох.
— Не надо,— тихо сказала она, и он почувствовал ее руку возле своей, рядом.— Пожалуйста, не надо. И неправда все это, совсем неправда! Он напрасно, старик этот, он со злости наговорил вам. Может, он вообще злой...

— Злой?..— Он не слышал, что она говорит, потому что сейчас все слова словно просеивались сквозь его мысли, не застревая.— Самоходки. Понимаешь, самоходки надо было подтянуть. Главное, Филин держался. Не только держался — в атаку двумя батальонами перешел и сковал бы немцев, не дал бы им развернуться, понимаешь? А я бы тем временем... Я же одного Колымасова с разведчиками сюда бросил. Одного!

Он говорил и говорил — горячо, четко, последовательно. Он рассказывал ей о бое, которого не было, но который мог бы быть, если бы он не погорячился. Рассказывал точно, с цифрами, с полным расчетом времени, с направлением главных и отвлекающих ударов, с возможными действиями противника и с теми контрмерами, которые он применил бы, отвечая на эти действия. Она слушала, широко раскрыв глаза, ничего не понимая, но живо и заинтересованно кивая на каждое его «понимаешь».

Он вел весь бой до конца. Весь, расписанный по минутам. Он подавил огневые точки и блокировал фаустников мощным минометным огнем. Он оттянул немецкие резервы на Филина, послал Голубничего в глубокий обход и только тогда бросил Колымасова на мост. Он овладел мостом легко, одним решительным ударом. Он рассчитал время: лишних три часа боя. Он прикинул потери; они, по его расчетам, были в десять раз меньше, чем на самом деле.

Ну, почему, почему он не подтянул самоходки?

Ему было все равно, кому он рассказывает. Ему надо было выговориться, освободиться от сосущего, тревожащего чувства тоски и неуспокоенности, найти привычное душевное равновесие. Ему казалось, что стоит только рассказать кому-нибудь, как он мог провести этот бой, и он сразу обретет желанный покой. Но он выговорился, а тоскливая тревога так и не проходила, и, поняв, что она не пройдет никогда, он замолчал.

— Не надо,— опять тихо сказала девушка, и он почувствовал, как ее рука осторожно коснулась его руки.— Не надо, пожалуйста, не надо, прошу вас.
— Что не надо? — с горечью спросил он.— Немецкого командующего убийцей назвал, а что с волка взять? Что с волка взять, когда сам...
— Молчи! — Она крепко сжала и даже чуть дернула его руку.— Не смей так говорить, даже думать так не смей, слышишь? Ты разгромил их, последних, самых последних, слышишь? И войны больше нет, совсем нет, нигде нет! Тихо кругом, совсем тихо, вот послушай, как тихо кругом...

Она тоже говорила горячо и непоследовательно и не понимала, что говорит. Она знала только, что наконец-то сидит рядом с тем, с чьим именем засыпала и просыпалась вот уже почти год, о ком не смела думать, а только мечтала, кто заговаривал с нею всего два считанных раза и кого она давно уже любила своей первой и единственной любовью. Она не очень понимала, но чувствовала, что ему трудно, и сердце ее нестерпимо и радостно болело за него. Она поняла, что ему плохо, еще тогда, когда на него наткнулся патруль. Поняла сразу, увидев его лицо в луче фонаря, и тогда же пошла за ним, хотя очень боялась мертвецов, темноты и одиночества. Пошла, потому что не могла не пойти, пошла, не рассуждая, а повинуясь чему-то более могущественному, что давно уже копилось в ней, пошла так же легко и просто, как пошла бы за него на позор, на муки, на смерть.

— Не смей ничего говорить, не смей! Все прошло, кончилось все, совершенно кончилось, навсегда. Новая жизнь начинается, совсем-совсем новая, мирная, другая! И мы другими должны стать, совсем другими, слышишь?

Он слушал не слова ее, а голос. Слова были маленькими и незначительными, но голос — негромкий, внутренне звенящий, напряженный,— голос этот проникал в него помимо сознания, гасил тоску, обволакивал печальной нежностью, заглушал грохот потревоженной памяти. Они уже сидели рядом, и девушка двумя руками держала его узкую сильную кисть и говорила, говорила, пока он мягко не освободил эту руку. Тогда она сразу замолчала, замолчала на полуслове, точно опомнившись или вдруг проснувшись. Он закурил, посмотрел на нее:
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Девчонка.

Он сказал ласково, но она уже пришла в себя и поэтому восприняла это как окончательный приговор. Сжалась в комочек, опустив голову. Он курил, задумавшись, и она долго смотрела на него, а потом встала и медленно пошла в темноту.
— Куда ты?
— Домой,— неуверенно ответила она и остановилась.
— Вместе пойдем. Докурю только.

Девушка нерешительно вернулась. Постояла, присела в стороне — грустная, словно увядшая. Ковыряла пальцем холодную землю, а генерал молча курил, старательно не глядя на нее.
Девушка вдруг рывком подняла голову, в упор посмотрела на генерала.
— Я люблю вас,— отчетливо сказала она.— Люблю. Вот. Всё.

Он промолчал. Она закрыла лицо ладонями, заплакала злыми, горькими слезами, вздрагивая и шмыгая носом. Он молча достал третью папиросу. Девушка резко встала, пошарила за обшлагом, вынула платок:
— Ваш.

Платок был выстиран, выглажен, сложен треугольничком: каждая складка пропиталась теплом ее тела. Генерал собирался взять его, но неожиданно для себя поймал ее руку, потянул:
— Сядь.

Девушка медленно опустилась на землю. Медленно повернула голову и вдруг, точно сломавшись, рухнула ему на грудь. Он растерянно гладил ее волосы, а она плакала в голос и никак не хотела оторвать лицо от жесткого форменного кителя.
— Ну, что это ты? Что ты?..

Громко всхлипывая, она продолжала изо всех сил цепляться за него. Она не стремилась быть красивой, не пыталась соблазнять, не кокетничала, не прикидывалась потерявшей от страсти голову. Она думала только о том, что он сейчас встанет и уйдет и всё будет кончено, кончено бесповоротно и навсегда...

1979

@темы: Война, История, Рассказ

---

29.12.2011 в 20:00

Пишет  BabyDi:

осень 1937 года
от ihistorian

Шесть полос рекламы и объявлений из саратовской газеты «Коммунист» за октябрь-ноябрь 1937 г.

Программы, премьеры театров и кино, торговля, вакансии, услуги, обмен, обучение...


Посмотреть на Яндекс.Фотках


Посмотреть на Яндекс.Фотках


Посмотреть на Яндекс.Фотках


Посмотреть на Яндекс.Фотках


Посмотреть на Яндекс.Фотках


Посмотреть на Яндекс.Фотках

На Яндекс-фото возможно увеличение до размера оригинала.

А то демиков послушаешь, в 37-м все сидели под кухонными столами и тряслись в ожидании НКВД, ни о каких чучелах пресмыкающих и рыб не помышляя

@темы: Политика внутренняя, История

---

29.12.2011 в 00:00

Пишет  Тихе:

Меня умиляют тсарь и Дима всякий раз, когда они на комбайнах играют в бадминтон гундосят в микрофон мантру: "не надо выходить за пределы правового поля"... ну то есть - нам не надо, а им можно, чо

Оригинал взят у в Как проходят суды по фальсификации выборов

Многие искренне считают, что если кто-то имеет факты о фальсификации выборов, он может честно отменить выборы на этом участке через суд. Несколько примеров как работает наш самый справедливый суд в мире:

1. Участок 1658 г. Москва. "В иске отказать"
Согласно протоколу, полученному наблюдателем партии "Яблоко", ПЖиВ получала 743 голоса что составляет почти 45%. Неплохой результат! Но ЖиВчикам показалось этого мало и они в ГАС "Выборы" вбили совсем другие результаты подняв рейтинг своей горячо любимой партии до 66%.
Имеем ситуацию: наблюдателям выдан один протокол, в вышестоящий избирком (мосгоризбирком (МГИК)) передан другой протокол.
"Яблоко" обратилось в суд с иском об отмене результатов выборов на этом участке:

Члены комиссий УИК и МГИК в суде:
1. Принесли свой экземпляр протокола.
2. Не смогли объяснить, как их подписи оказались на протоколе наблюдателя.

Действия Яблока:
1. В качестве доказательств был представлен протокол, подписанный членами комиссий.
2. Было предложено допросить члена комиссии от ЛДПР, подтвердившего, что он не ставил подписей на втором протоколе.
3. Было предложено провести почерковедческую экспертизу.
4. Было предложено допросить члена комиссии Елену Коровину в связи с тем, что на втором протоколе появилась ее подпись, хотя она за два часа до этого была госпитализирована скорой помощью(!).

Резолюция суда: 
1. В допросе члена комиссии от ЛДПР отказать.
2. В проведении почерковедческой экспертизы отказать.
3. В допросе члена комиссии Елены Коровиной отказать.
"Доказательств, свидетельствующих о фальсификации, не добыто и не предоставлено." 

2. Участок 2156 г. Москва. "В иске отказать"
На руки наблюдателю выдан протокол, в котором за ЕР отдано 736 голосов (42,49%). В ГАС "Выборы" внесены другие значения: за ЕР - 898 голосов (51,85%).

Реакция представителей УИК:
Протокол, полученный наблюдателем, является предварительным и на него нельзя ссылаться как на итоговый документ.

Действия Яблока:
Поскольку избирательная комиссия представила итоговый протокол только в суде, юристы "Яблока" попросили суд об отложении дела с целью изучения представленных документов, подготовки к разбирательству и вызова дополнительных свидетелей.

Резолюция суда: 
1. В ходатайстве об отложении дела "Яблоку" отказать.

3. Участок 1701 г. Москва. "Иск не рассматривать"
Наблюдателю выдан протокол (стр1, стр2, стр3). Согласно протоколу ЕР набирало 24,17% (271 голос). Согласно ГАС "Выборы": 50,46% (662 голоса).

Суд даже не стал рассматривать иск: 
Поскольку наблюдатель не прописан в этом районе и не имеет права там голосовать, т. е. не обладает активным избирательным правом, то и жаловаться на нарушение этого права он не может.

4. Участок 1680 г. Москва. "Иск не рассматривать"
Наблюдателю выдан протокол (стр.1, стр.2). Согласно протоколу ЕР набирало 42,69%. Согласно ГАС "Выборы": 54,68%.

Суд, как и в предыдущем случае, даже не стал рассматривать жалобу:
Поскольку наблюдатель не прописан в этом районе и не имеет права там голосовать, т. е. не обладает активным избирательным правом, то и жаловаться на нарушение этого права он не может.

Итого

"Что касается процедуры разрешения споров, то она известна и изложена в законе ... нужно обращаться к судебной инстанции, и нужно, конечно, исходить из того, что наши суды будут действовать энергично и объективно."

В.Путин.

И ведь не обманул: разве Путин обещал, что суд будет объективным? Нет, не обещал, читайте внимательней.
Власть, одумайся! Чем дольше будет продолжаться это узаконенное беззаконие, тем больше вероятность революции!

Друзья! Разошлите это как можно шире по Сети. Пусть люди сами сделают выводы...

UPD: Вторая часть здесь.

Отправить этот пост в социальные сети и закладки
можно через плюсик сверху над постом.

@темы: Политика внутренняя

---

29.12.2011 в 00:00

Пишет  Тихе:

Меня умиляют тсарь и Дима всякий раз, когда они на комбайнах играют в бадминтон гундосят в микрофон мантру: "не надо выходить за пределы правового поля"... ну то есть - нам не надо, а им можно, чо

Оригинал взят у в Как проходят суды по фальсификации выборов

Многие искренне считают, что если кто-то имеет факты о фальсификации выборов, он может честно отменить выборы на этом участке через суд. Несколько примеров как работает наш самый справедливый суд в мире:

1. Участок 1658 г. Москва. "В иске отказать"
Согласно протоколу, полученному наблюдателем партии "Яблоко", ПЖиВ получала 743 голоса что составляет почти 45%. Неплохой результат! Но ЖиВчикам показалось этого мало и они в ГАС "Выборы" вбили совсем другие результаты подняв рейтинг своей горячо любимой партии до 66%.
Имеем ситуацию: наблюдателям выдан один протокол, в вышестоящий избирком (мосгоризбирком (МГИК)) передан другой протокол.
"Яблоко" обратилось в суд с иском об отмене результатов выборов на этом участке:

Члены комиссий УИК и МГИК в суде:
1. Принесли свой экземпляр протокола.
2. Не смогли объяснить, как их подписи оказались на протоколе наблюдателя.

Действия Яблока:
1. В качестве доказательств был представлен протокол, подписанный членами комиссий.
2. Было предложено допросить члена комиссии от ЛДПР, подтвердившего, что он не ставил подписей на втором протоколе.
3. Было предложено провести почерковедческую экспертизу.
4. Было предложено допросить члена комиссии Елену Коровину в связи с тем, что на втором протоколе появилась ее подпись, хотя она за два часа до этого была госпитализирована скорой помощью(!).

Резолюция суда: 
1. В допросе члена комиссии от ЛДПР отказать.
2. В проведении почерковедческой экспертизы отказать.
3. В допросе члена комиссии Елены Коровиной отказать.
"Доказательств, свидетельствующих о фальсификации, не добыто и не предоставлено." 

2. Участок 2156 г. Москва. "В иске отказать"
На руки наблюдателю выдан протокол, в котором за ЕР отдано 736 голосов (42,49%). В ГАС "Выборы" внесены другие значения: за ЕР - 898 голосов (51,85%).

Реакция представителей УИК:
Протокол, полученный наблюдателем, является предварительным и на него нельзя ссылаться как на итоговый документ.

Действия Яблока:
Поскольку избирательная комиссия представила итоговый протокол только в суде, юристы "Яблока" попросили суд об отложении дела с целью изучения представленных документов, подготовки к разбирательству и вызова дополнительных свидетелей.

Резолюция суда: 
1. В ходатайстве об отложении дела "Яблоку" отказать.

3. Участок 1701 г. Москва. "Иск не рассматривать"
Наблюдателю выдан протокол (стр1, стр2, стр3). Согласно протоколу ЕР набирало 24,17% (271 голос). Согласно ГАС "Выборы": 50,46% (662 голоса).

Суд даже не стал рассматривать иск: 
Поскольку наблюдатель не прописан в этом районе и не имеет права там голосовать, т. е. не обладает активным избирательным правом, то и жаловаться на нарушение этого права он не может.

4. Участок 1680 г. Москва. "Иск не рассматривать"
Наблюдателю выдан протокол (стр.1, стр.2). Согласно протоколу ЕР набирало 42,69%. Согласно ГАС "Выборы": 54,68%.

Суд, как и в предыдущем случае, даже не стал рассматривать жалобу:
Поскольку наблюдатель не прописан в этом районе и не имеет права там голосовать, т. е. не обладает активным избирательным правом, то и жаловаться на нарушение этого права он не может.

Итого

"Что касается процедуры разрешения споров, то она известна и изложена в законе ... нужно обращаться к судебной инстанции, и нужно, конечно, исходить из того, что наши суды будут действовать энергично и объективно."

В.Путин.

И ведь не обманул: разве Путин обещал, что суд будет объективным? Нет, не обещал, читайте внимательней.
Власть, одумайся! Чем дольше будет продолжаться это узаконенное беззаконие, тем больше вероятность революции!

Друзья! Разошлите это как можно шире по Сети. Пусть люди сами сделают выводы...

UPD: Вторая часть здесь.

Отправить этот пост в социальные сети и закладки
можно через плюсик сверху над постом.

@темы: Политика внутренняя

---

29.12.2011 в 00:02

Пишет  ЛюбительБелок:

@темы: Позитив

---

29.12.2011 в 00:47

Пишет  N.K.V.D.:

об одном популярном мифе ГУЛАГА

«Челюскина», «Пижма» и 2000 сбежавших заключенных

Когда лет почти двадцать тому назад началось то, что потом станет называться перестройкой и гласностью, на не очень исторически грамотных граждан СССР обрушился шквал публикаций на ранее запретные темы. Одними из самых любимых и горячих стали темы политических репрессий в СССР и развенчание советских исторических мифов. И правда, история - наука во многом мифологичная, история России, а тем более СССР - мифологична вдвойне.

Под «развенчанные» советские мифы попадали и эпизоды истории, которые мифами не были, но вызывали у человека с нормальной психикой отторжение своим громогласием и переходящей пределы разумности идеологической окраской. Одним из таких якобы мифов была объявлена и знаменитая «героическая челюскинская эпопея» - спасение в 1934 году оказавшихся на льдине в Чукотском море членов экспедиции на пароходе «Челюскин». Она не была мифом, но носила все признаки идеологизированной легенды и, естественно, вызывала неприязнь наиболее ретивых ниспровергателей «истории по-советски». Однако вместо серьезного изучения истории настоящей они пошли по обычному советскому же пути - пути исторической мифологии, поменяв лишь знаки. Наиболее легким путем мифотворцы посчитали увязку развенчиваемого мифа с деятельностью советских карательных органов в наивной надежде на то, что архивы спецслужб недоступны и их выдумку, следовательно, нельзя проверить. Так вместо советского исторического якобы мифа родился миф антисоветский - о шедшем вместе с «Челюскиным» пароходе «Пижма». Впервые этот миф, насколько мне известно, появился в одном из сибирских журналов в 2000 году, потом - в петербургской газете «Час пик», затем - в одном из израильских журналов (точнее - в литературном приложении к одной из бульварных газет), начал гулять по страницам газет и вскоре выплеснулся в Интернет.

При столкновении с такой «историей» перед профессионалом всегда встает вопрос: стоит ли ее опровергать, если ее абсурдность и вымученность ему очевидна? Думается, что стоит! Стоит из соображений прежде всего этических - слишком трагична история нашей страны, чтобы допускать спекуляции на этой трагичности, спекуляции, диктуемые, насколько удалось выяснить, даже не столько тщеславием, что, впрочем, тоже вряд ли является оправданием, сколько банальными корыстными мотивами. Вредны такие легенды и по другой причине: объективно они играют на руку людям, отрицающим сам факт массовых репрессий. Легко разоблачаемые по причине исторической неграмотности их авторов (а грамотных легенд мне не встречалось), они дают возможность поклонникам лозунга «Сталин, Берия, ГУЛАГ», использовать разоблачение такой легенды по простейшей, но действенной логике: «Раз это придумано, придумано и всё остальное»! Сколько радостных публикаций было по поводу возникшего ещё в конце 1930-х гг. и озвученного в русской эмигрантский печати якобы факта гибели в Чукотском море в 1935 году парохода «Джурма» с двенадцатью тысячами заключённых на борту (потом опомнились: 12 тысяч на корабле просто бы не поместились, и один ноль убрали)! Быстро выяснилось, что в это время «Джурма» (тогда ещё «Brielle») плавала под голландским флагом и лишь осенью 1935 года была куплена СССР для нужд Дальстроя.

Напомним вкратце легенду о «Пижме». В 1933 году со стапелей одной из датских верфей якобы были спущены на воду два одинаковых парохода: «Лена» и «Пижма». «Лена» почти сразу же решением Совнаркома была передана недавно созданному Главному управлению Северного морского пути и переименована им в «Челюскин». «Пижма» осталась «Пижмой» и была предназначена для секретной операции НКВД: в Мурманске на неё погрузили две тысячи заключённых. Оба судна практически одновременно, «в конце 1933 года», отправились из Мурманска и весь поход шли вместе. Против похода резко возражало неведомо как узнавшее о «секретной операции НКВД» правительство Дании, объясняя свой протест неприспособленностью кораблей к арктическим плаваниям. Женщины и дети, плывшие на «Челюскине» «в каютах-люкс» (там действительно было 10 женщин и ребенок), были «жёнами и чадами энкаведешников», у жены начальника конвоя Кандыбы во время плавания родилась дочь Карина. Заключённых везли на Чукотку, где они должны были строить оловянные рудники и «социалистические посёлки». «Пижма» вместе с «Челюскиным» попала в ледяной плен и вместе с ним дрейфовала (вариант - дрейфовала в 30 километрах, связь с «Челюскиным» поддерживалась аэросанями). После гибели в феврале 1934 года «Челюскина» Кандыба запросил указания, что делать с заключёнными, и получил личный приказ Сталина: корабль вместе с заключёнными взорвать.
Однако сработал лишь один из трех зарядов, «Пижма» тонула медленно, заключённые выбрались на лед, выгрузили запас продовольствия и рацию. Часть заключённых пошла на Чукотку, где и «рассеялась», часть - на Аляску, а самые умные, среди которых были радиолюбители, остались, связались с базами американской полярной авиации и были вывезены американскими гидросамолётами. В Нью-Йорке они сфотографировались, и этот снимок в журнале увидел отдыхавший с семьей в Крыму, в санатории НКВД, Кандыба и узнал своих подопечных. Он за операцию по уничтожению «Пижмы» досрочно получил звание комбрига и орден Красного Знамени. Однако этот снимок увидели и на Лубянке, Кандыбу вызвали в Москву и «не мешкая» расстреляли, а дело так запрятали, что спустя много лет его дочь Карина не смогла найти его в лубянских архивах.

Вообще-то мифотворцы, за редким исключением, люди не очень грамотные. У них нелады даже с обычной, житейской логи- кой, что вызывает массу вопросов и недоумений. Ну, например, как о секретной операции НКВД узнало правительство Дании? Как заключённые выжили полярной зимой в плохо отапливаемых трюмах?
Почему, убедившись, что сработал лишь один заряд, Кандыба неприказал открыть кингстоны?
Вообще, что делал и где был конвой и его начальник, когда заключённые как-то вылезли из запертых трюмов и начали разгрузку, длившуюся, наверное, не один час?
Неужели уже покинули место действия, не убедившись в выполнении приказа «самого» Сталина? И вообще, куда девались команда «Пижмы» и конвой, не менее ста человек - то ли их тоже утопили, то ли первые Герои Советского Союза вывезли не только «челюскинцев», но и «пижмовцев», то есть - в два раза больше, и по врождённой скромности всю жизнь об этом молчали? Чуть-чуть образованный читатель неизбежно спросит - с чего бы серийные, одновременно построенные корабли, вопреки многовековой морской традиции давать им схожие названия, носят столь разные имена: один - великой сибирской реки, другой - небольшого растения?
Почему «жёны и чада» плыли на «Челюскине», а не на «Пижме» - неужели и на ней и каюты-люкс были заняты заключёнными? Как Кандыба узнал своих подопечных, изменивших внешность и одежду, если он видел их лишь один-два раза, да и то в огромной колонне? Почему вся эта история всплыла только через 60 лет?
Почему столь чудесно избавленные от сталинской неволи люди, сфотографировавшись на фоне Нью-Йоркских небоскрёбов, не дали ни одного интервью, ни произнесли ни слова? Ведь даже в русской эмигрантской прессе тех лет об этом ничего не было напечатано, иначе какие-то следы этой истории передавались бы из года в год в публикациях, как это было, задолго до выхода в свет их книг, с рассказами удачно бежавших на Запад примерно в те же годы Ю.Бессонова - с Соловков, и братьев Солоневичей - со строительства Беломорканала . Можно ли вообще было скрыть эту операцию - ведь о ней невольно узнали многие сотни, если не тысячи, людей: работники Мурманского порта, члены экспедиции на «Челюскине», команда ледокола «Красин», часть пути сопровождавшего «Челюскин» (и «Пижму»), команды не менее десяти других кораблей, с которыми встречался «Челюскин», лётчики, механики и персонал аэродромов в Ванкареме и Уэлене, местное население северного побережья Чукотки (вывезенных со льдины людей везли на собачьих и оленьих упряжках и сопровождали местные чукчи), команда парохода, на котором вывозили «пижменцев» («челюскинцев» вывез «Смоленск»). Неужели ни один из них никогда ни словом не обмолвился?

Так не бывает, и в ОГПУ-НКВД это прекрасно понимали и вряд ли на этот счет обольщались. Сохранить тайну можно было одним способом - отправить на тот свет всех этих людей, но в таком «людоедстве» ОГПУ-НКВД, кажется, пока не обвиняют.

Можно было бы, наконец, заглянуть в обширную литературу о «челюскинской эпопее», прежде всего изданную по свежим следам. Тогда легко было бы убедиться, что «жены энкаведешников» - это научные сотрудники, уборщицы и буфетчицы, и действительно, три жены, но не «энкаведешников», а будущих зимовщиков полярной станции на острове Врангеля: жена начальника станции Л.Буйко (с полуторагодовалой дочкой Аллой), жена геолога экспедиции З.Рыцк и жена геодезиста В.Васильева. Она-то и родила Карину, но муж её, стало быть, был не геодезистом Василием Васильевым, а начальником конвоя Кандыбой. Зачем последнему была нужна эта маскировка - совершенно непонятно, ведь в те годы заключённых и высланных «кулаков» возили под конвоем не стесняясь. Да и сам Васильев много раз описан в литературе о «Челюскине» именно как действующий геодезист.
Много раз опубликованы фотографии участников экспедиции, их биографии, в том числе и в изданиях, вышедших в свет после якобы расстрела Кандыбы-Васильева.
Наконец, 70-летняя жительница Санкт-Петербурга Карина Васильевна Микеладзе, урожденная Васильева, жива и, насколько мне известно, использует любую возможность публично опровергнуть какую-либо свою связь с мифом о «Пижме» и комбригом НКВД Кандыбой.

Об истории как науке мифотворцы имеют представления в лучшем случае на уровне романов Дюма, об остальных науках - крайне смутные, на уровне остатков знаний неполной средней школы. Иначе отчего бы олово относить к редкоземельным металлам, сажать гидросамолёты на лёд и т.д. Бросается в глаза и их незнание или нежелание знать того, что уже было известно ко времени создания мифа, в частности, о советских карательных органах. Что, например, в 1933 году этапирование заключённых (так называлось на языке чекистов плавание их на «Пижме») и содержание лагерей находилось не в ведении НКВД, а в ведении ОГПУ, их объединение произойдет в июне 1934 года. Не было в 1934-м году ни в ОГПУ, ни в НКВД звания «комбриг», оно появилось в конвойных войсках НКВД лишь в сентябре 1935 года. Могли бы авторы просто по справочникам проверить время основания «социалистических посёлков» и рудников на Чукотке и легко узнать, что построены они не «в памятном для всей России 1937-м», а в середине (Валькумей) и в конце (Иультин) 1950-х годов. Уже когда легенда бродила в печатных и электронных СМИ, начали появляться профессиональные, основанные на изучении архивов ОГПУ-НКВД-МВД, публикации по истории ГУЛАГа, но авторы легенды не удосужились в них заглянуть и как-то легенду подправить. Из публикаций магаданских историков они могли бы узнать о том, что Чукотка была передана в ведение треста «Дальстрой» НКВД лишь в 1938 году, а первые заключённые появились на Чукоткев 1940-м, в составе поисково-разведочных партий Геологического управления Дальстроя и, следовательно, были расконвоированными.
Из изданного в 1998 году справочника «Система исправительно-трудовых лагерей в СССР. 1923-1960» создатели мифа могли бы узнать и о том, что массовый завоз заключённых на Чукотку начался с образованием здесь в системе Северо-Восточных (Колымских) лагерей в 1949 (!) году своих лагерных управлений. Как и для всего Севвостлага, завоз осуществлялся из Ванино - как в Эгвекинот на юге Чукотки (Чукотский ИТЛ), так и в Певек на севере (Чаун-Чукотский и Чаунский ИТЛ). В период расцвета чукотского ГУЛАГа (середина 1951 года) в его лагерях содержалось 27 тысяч заключённых, треть тогдашнего населения края.
Могли бы они узнать и о том, что упоминаемый в легенде рудник (точнее - прииск) «Депутатский», якобы построенный на Чукотке заключёнными в 1937 году, во-первых, находится в Якутии, на левобережье Индигирки, в 900-х километрах от Певека, во-вторых, лагерь (его официальное, по документам МВД, название - лаготделение Нижне-Индигирского районного геологоразведочного управления Дальстроя) образован там в 1951 году, максимальная численность заключённых - 1500 человек, и их завоз осуществлялся сплавом по Индигиркеиз пос. Усть-Нера, самой западной окраины Севвостлага.
В 1999 г. вышла в свет книга Н.Петрова и К.Скоркина «Кто руководил НКВД. 1934-1941. Справочник», из которой авторы мифа легко бы узнали о том, что личные и следственно-судебные дела десятков высокопоставленных чекистов, убранных «своими», лежат в архивах. Так что найти дело Кандыбы (если бы таковой существовал), как и таких знаменитых палачей, как воркутинский Кашкетин и колымский Гаранин, труда не представляло.

Все эти исторические контраргументы, однако, могут быть если не оспорены, то поставлены под сомнение с аргументацией: «мало ли что могло быть!». Аргументация неубедительная, но возможная. Однако сами мифотворцы пишут о том, что заключённых везли на Чукотку как рабочую силу. Это согласуется с общеизвестным положением о том, что ГУЛАГ к началу 1930-х годов стараниями печально известного Н.Френкеля и его шефа Г.Ягоды превратился в своеобразный «хозяйствующий субъект», торгующий рабочей силой. Вот тут-то и можно поверить историю географией, в том числе - историей открытия и освоения природных богатств Чукотки, их местоположения, и соотнести всё это с предлагаемой в истории с «Пижмой» географией и хронологией.

Итак, в 1933 году заключённых везли осваивать оловянные месторождения Чукотки и строить там рудники… Однако о минерально-сырьевой базе региона в те годы представления были самые смутные. Именно в полевые сезоны 1933 и 1934 годов геологами Арктического института была установлена перспективность территории на олово (так называемые «точки Серпухова»). Только перспективность, и только «точки»! Первые, не очень богатые, месторождения этого нужного стране металла были выявлены и предварительно оценены лишь в конце 1935 года, хотя авторы легенды, неизвестно на чем основываясь, утверждают, что год открытия «крупного месторождения оловянных руд на Чукотке» - 1929-й. Значит, «фронта работ», как тогда говорили, для заключённых попросту не было, и ненужна была на Чукотке ни эта рабсила, ни её охрана, ни строительство для неё и той же охраны жилья, снабжение продовольствием, оборудованием, стройматериалами и всем прочим - то есть всего того, что для условий Чукотки во много раз дороже и сложней, чем для основных тогдашних объектов ГУЛАГа: завершения Беломорско-Балтийского канала, начала Байкало-Амурской магистрали и даже освоения Колымского края.

Совершенно удивителен настойчиво повторяемый срок выхода «Челюскина» и «Пижмы» изМурманска - «конец 1933 года» (дата выхода «Челюскина» по всем источникам - 8 августа). Вообще-то общеизвестно, что короткая, двух-трёхмесячная арктическая навигация начинается обычно в июне-июле. В декабре-январе пароходы даже в сопровождении тогдашних лучших ледоколов не смогли бы даже войти в Карское море, не говоря о дальнейшем движении на восток.

Совсем фантастичен график и маршрут движения «Пижмы» вдоль берегов Чукотки. Оловянные месторождения Чукотки (даже если допустить, что они были уже открыты) расположены близ Певека, причём именно здесь лежат основные россыпи касситерита, легко добываемые, и в Иультине (рудное месторождение), в горах в ста километрах от устья Амгуэмы. Следовательно, пунктом назначения «Пижмы» должны были стать либо Певек, либо устье Амгуэмы (скорее, конечно, Певек). Но ведь график движения вдоль чукотских берегов «Челюскина» (а значит, и «Пижмы») хорошо известен по многочисленным публикациям, в частности - по «Рейсовому донесению» его капитана В.И.Воронина. 11 сентября он проходит мыс Шелагский, т.е. минует Певек без захода в него, 16-го - мыс Северный (ныне - мыс Шмидта), 19-го - мыс Ванкарем, опять же не зайдя к устью Амгуэмы. Для чего же заключённых везли тысячи миль, что это за арктический туризм в трюмах?
У острова Колючин, в 70-ти милях восточнее Ванкарема, «Челюскин» по разным причинам покинули восемь человек, т.е. разгрузка у берегового причала была возможна и в Певеке, и у устья Амгуэмы.

7-го октября «Челюскин» покинул вынужденную стоянку у Колючина, быстро дошёл по открывшейся полынье до мыса Сердце-Камень. До Берингова пролива оставалось 60 миль, но все отчаянные попытки пробиться к нему не удались и 30-го октября начался стодневный 1000-километровый дрейф. Как «Пижма» оказалась в 30 километрах от «Челюскина», почему это расстояние оставалось постоянным - совершенно непонятно. Дрейф льдов в Чукотском море весьма хаотичен и такое постоянство расстояния - вещь практически невозможная. Совсем уж фантастична байка о регулярных поездках аэросаней между двумя пароходами - аэросани ни в коем случае не могли бы преодолеть десятки гряд торосов, разводья и полыньи, многочисленные трещины - всё то, что обычно для льдов Чукотского моря в любое время года. А если они могли преодолеть 30 километров, то почему не могли преодолеть 130 - до материка? Ну и вывезли бы всех на аэросанях, и не было бы рискованных полётов и первых Героев Советского Союза!
Дальнейшее - поход сотен людей по льду на Чукотку и Аляску - для людей, хоть мало-мальски знакомых с зимними арктическими маршрутами, может восприниматься лишь как фильм в жанре фантастического триллера. Сотни людей отправились по льду, дошли до материка и рассеялись по тундре… Стоит напомнить, что в первые же дни после гибели «Челюскина» в ледовом лагере Шмидта вспыхнул своеобразный бунт - часть членов экспедиции стала настаивать на походе на материк. В основном это были люди из бригады строителей, которых должны были оставить на острове Врангеля, все - из крестьян средней полосы России, люди физически крепкие, но абсолютно незнакомые с Арктикой. Против этого выступили опытные полярники из научной группы экспедиции и большинство команды, состоявшей из архангельских поморов. Они утверждали, что из мужчин, может быть, кто-то и дойдёт до суши, но большинство, а прежде всего - женщины, обречены на гибель. Дело зашло так далеко, что начальник экспедиции О.Ю.Шмидт, взяв винчестер, пригрозил застрелить любого, кто сделает попытку пойти к материку. Вскоре опытным полярникам удалось на основании проведённых расчётов убедить всех, что такой поход обречён на неудачу.

Попробуем сделать это и мы. Ближайшая от места гибели «Челюскина» точка материка, мыс Ванкарем, откуда летали потом самолёты, в 130-140 километрах. Допустим даже, что «Пижма» была на 30 километров ближе, всё равно это 100-110 километров. Полярные путешественники в наши дни считают высокой скорость движения по льдам в высоких широтах в начале весны в один-полтора километра в час. Напомню, что прекрасно подготовленная и снаряжённая экспедиция профессиональных полярных путешественников во главе с Д.И.Шпаро лишь с третьей попытки перешла по льду 80-километровый Берингов пролив, дважды вызывая спасателей. Наши же путешественники несколько месяцев провели в тесном трюме, почти в неподвижности, на скудном этапном пайке, в постоянном холоде и, следовательно, были абсолютно не готовы к большим физическим нагрузкам.
Их путь лежал на юго-запад, при этом генеральное направление дрейфа льдов в Чукотском море - север-северо-запад, угол между направлениями движений - около 120 градусов, т.е. почти обратный. Скорость дрейфа льдов минимум 3-5 километров в сутки, значит, для того, чтобы его компенсировать, нужно проходить лишние 2-3 километра в день. Ослабленные люди должны были нести на себе запасы продовольствия, палатки, примусы, запас керосина. Нужно было преодолевать многочисленные гряды торосов, трещины и разводья (нужны лодки и доски) - и всё это в конце полярной зимы, при 20-30-градусном морозе, часто - при сильном ветре, а если запуржит, то придётся пережидать несколько дней. Нужно, наконец, не только иметь компас, но и навыки навигации, вносить поправку на снос льдов и корректировать направление движения, а то немудрено было уйти куда угодно. Нужно было, наконец, хотя бы 8 часов в сутки отдыхать. Учитывая всё это, можно ли вообще рассматривать возможность успеха такого похода? Конечно, нет, наши путешественники погибли бы через 10, максимум - 15 дней.

Ну, даже дошли, «рассеялись по тундре»; но в апреле - мае это ещё безжизненная снежная пустыня, нет ни грибов, ни ягод, и вряд ли беглецы обладают опытом охоты и рыбалки в тундре. Не известен ни один удачный побег заключённых из чукотских лагерей даже летом, примеров неудачных - более чем хватает. Побег с Чукотки на Аляску одного из героев «Ожога» В.Аксёнова - не более чем художественный приём, придающий судьбе персонажа задуманную авантюрность. Поход же беглецов с «Пижмы» на Аляску - и вовсе из области больной фантазии: до её берегов 350 километров, да ещё точно навстречу дрейфу льдов!

Можно, наверное, попробовать отмести и эти географические аргументы против легенды о «Пижме», но сделать это будет, наверное, трудней - нужно ведь тогда отмести и законы природы. Если же соединить их с аргументами историческими, то от легенды нео стаётся ничего, кроме безграмотной фантазии. И тем не менее легенда живёт - очень уж она кажется «жареной» любителям «исторических тайн»! К семидесятилетию «челюскинской эпопеи» в СМИ появилось много публикаций, в некоторых из них повторялись элементы этого мифа (в частности, на TV-канале ОРТ). Но одновременно в Интернете появилось несколько публикаций, с разных точек зрения возражавших против этого мифа, причём авторами их были в основном полярники и историки изучения и освоения Арктики. Но уж очень «горячей» кажется эта тема для любителей телевизионных рейтингов. А откуда большинство наших людей получает сведения, в том числе - исторические? И вот в ноябре 2005 года телекомпания «Цивилизация» «всучила» (по-другому не скажешь) уважаемому телеканалу «Культура» фильм «Неизвестный “Челюскин”» в серии передач, естественно, «Секретные проекты». Впоследствии выяснилось, что по жанру он является «документально-художественным историческим детективом». Вот этот-то «детектив» и был продемонстрирован зрителям и, кажется, убедил большинство из них в подлинности этой очередной «загадки истории». Авторы постарались не заострять внимание на абсурдных мелочах истории, а сосредоточили своё внимание на нагнетании таинственности, «козней» НКВД, но других аргументов, кроме откровенного и сознательного искажения исторических фактов, у авторов фильма не было. Капитан «Челюскина» Воронин, оказывается, был на долгие годы «отстранён от командования крупными кораблями и умер при невыясненных обстоятельствах в 1949 году». Заглянув в любую энциклопедию, можно прочесть, что Воронин в 1934-1938 гг. командовал флагманом советского ледокольного флота «Ермаком», потом долго болел, был два года первым капитан-директором китобойной флотилии «Слава» и умер в 1952 году на капитанском мостике ледокола «Иосиф Сталин» от инфаркта на глазах всей вахты. Таких «таинственных обстоятельств» в фильме бессчётно, если говорить о каждом - получится почти монография.

Стоит, пожалуй, упомянуть о некоем «закрытом» суде во Владивостокев начале 1980-х годов над водолазами-любителями клуба «Корвет», якобы обнаружившими затонувшую «Пижму», при этом не названо ни одной фамилии. А они известны, потому что об этой экспедиции было несколько обширных публикаций, о её результатах было хорошо известно в среде водолазов-любителей и историков Арктики, а вот о суде не знал никто. А введённые якобы после побега заключённых «Пижмы» в США в 1934 году наказания за переход границы СССР Президиумом Верховного Совета (т.е. органом, предусмотренным лишь Конституцией 1936-го года), с этим событием связи не имели: Постановлением ЦИК от 8 июня 1934 года был введён целый комплекс драконовских «юридических» норм (пп. 1а-1г ст. 58-й УК). Никак в конце 1930-х годов Ягода ничего не мог «потребовать» от Кандыбы - в сентябре 1936 года он был снят с поста наркома внутренних дел, в марте 1937-го - арестован. Список подобных несуразиц может быть продолжен ещё не на одну страницу.

Всего этого, однако, создателям фильма показалось мало, для вящей убедительности они решили придать фильму правдоподобность демонстрацией «документов», благо техника телевидения даёт для этого большие возможности. Но авторы крайне небрежны в мелочах, а эти-то мелочи и выдают их безграмотность и лживость «документов». Вот в 1933 году в них появляется «генеральный комиссар государственной безопасности» Ягода - а это звание было введено лишь в ноябре 1935-го. Авторы в «документах» показывают полное не знание структуры ГУЛАГа: Дальлаг, базирующийся в Хабаровске и в Приморье, перемещён авторами на Колыму, очевидно, потому, что они что-то слышали о «Дальстрое», тресте ОГПУ-НКВД, работы которого обеспечивали Северо-Восточные (известные как Колымские) лагеря. Демонстрируемый приказ Андропова - «шедевр» подделок по своей безграмотности, отсутствию даже самых смутных представлений о делопроизводстве в любом советском учреждении (КГБ - не исключение). И этот список можно продолжать опять же на страницы - и всё по фильму длительностью в тридцать минут.

И ещё одно хотелось бы отметить. Авторами используются фрагменты интервью с историками и полярниками, в том числе и с автором этих строк и полярником, доктором географических наук В.С.Корякиным - наши мнения о мифе «Пижмы» полностью совпадают. Здесь граничащее с уголовщиной создание поддельных документов сменяется как минимум безнравственностью: хотя мы оба чётко обозначили свои позиции по мифу о «Пижме», препарированные фрагменты интервью создают у зрителей полное впечатление того, что мы разделяем «версию» авторов фильма. Нам с трудом удалось добиться полного исключения из него наших интервью.

Похоже всё же, что легенда о «Пижме» агонизирует, если её сторонники вынуждены применять уже такие «доказательства»!

(с.) Сергей Алексеевич Ларьков

@темы: Политика внутренняя, История

---

Наброс, ня!

28.12.2011 в 18:27

Пишет  pani Volha:

Муз.образование..
Ученые обнаружили зависимость интеллекта от музыкальных предпочтений.
Самые низкие результаты в тестах на определение коэффициента развития интеллекта показали те, кто много лет увлекается стилем хип-хоп, а также r’n’b. Рэперов, таким образом, называют самыми «недалекими» среди всех испытуемых. Для проверки использовали как классические для определения IQ, так и традиционные тесты по школьной программе, куда был включен основополагающий общеобразовательный материал. Более высокие показатели были у их ровесников, которые предпочитают классическую и симфоническую музыку. К величайшему огорчению родителей, те дети, которым нравится тяжелая музыка и рок также – обладатели одних из самых высоких показателей уровня интеллекта.
(С)етевое
*гладит себя по ЧСВ* "Чукча умный...Чукча скрооооомный"(С)

@темы: Позитив, Наука

---

28.12.2011 в 01:56

Пишет  Каздалевский:

Из архивов ФСОLifeNews за 27-е декабря 2011 года.

- Владимир Владимирович, но нарратив протестного движения был не слишком когерентен...
- Слава, заткнись, ёпта, не заправляй баки. Сколково-Херолково, туда и вали, бл#. Устроили тут петушатник. Ща пацаны подъедут, будем порядок наводить. И тёлки у тебя какие-то стрёмные. А чо это за негр, нах?
- Это Тупак Шакур.
- Сам вижу, что тупня какая-то. Нигеры. Бл#, Слава, одни вы#боны пидорские. Дима вообще ох##л, конечно, распустил вас, онанистов. Я тут в поте лица, а вы только кокс нюхать, суки. Просил же, март, март, хули это всё? Что за говно вылезло? А? В Краснокаменске был? Был, спрашиваю? Заныл, бл#? Пидоры. Устроили стране п##дец. Вон отсюда!!!

@темы: Юмор, Политика внутренняя

---

Емко сказано, хех.

Пишет  Модо:

27.12.2011 в 05:10

Это даже не 1905. Но без 1905-ого, без Февраля и без Июля почти невозможен Октябрь.

URL комментария

@темы: Политика внутренняя, Цитаты

---

27.12.2011 в 05:58

Пишет  Каздалевский:

Да, ещё важное замечание.

Те, кто радостно воспринимает митинги, пишут без всякой печали, что настоящих результатов ждать придётся, может быть, лет пять. А то и десять. Но старт дан.

Этого не понимают те, кто боится кровавой революции или требует предъявить Лидера. Партию. Да не будет сейчас ни лидера, ни партий. Кроме партии Юры Шатунова и прочих клоунов, они уже пилят себе сайтики с 120 лайками на фейсбуке.

Впрочем, когда хорошие люди пишут, что ждать (читай: работать) придётся лет пять-десять, значит на самом деле всё уложится в год, максимум два. Потому что хорошие люди, умеющие ждать (читай: работать) всегда задаются временем с многократным запасом.

Ибо обладают способностью употреблять мозг по назначению.

Такие дела.
Миша.

@темы: Политика внутренняя

---

27.12.2011 в 16:23

Пишет  TrashTank:

20 лет без Большого Брата

26.12.2011 в 17:49

Пишет  Sindani:

Свыше 30% участников проведенного в КНР опроса сожалеют о распаде Советского Союза. Опрос среди лиц старше 15 лет проводился китайской социологической службой по телефону среди жителей семи крупных городов КНР, в том числе Пекина и Шанхая. Участие в нем приняли свыше 8 тысяч человек. Причиной распада СССР 53% опрошенных назвали ошибочную экономическую политику и коррупцию, 46% - неправильное руководство страной. В свою очередь, 80% респондентов заявили, что Китай должен извлечь уроки из краха Советского Союза, проводить экономическую политику, способствующую повышению уровня жизни народа. 67% процентов опрошенных сказали, что компартия Китая должна усиливать борьбу с коррупцией.

---

Елка-мозгоклюйка :).

27.12.2011 в 17:05

Пишет  Фелина:

Елочка

Энг, спасибо))

---

27.12.2011 в 17:22

Пишет  Джейк Чемберз:

Мистика картины "Старый рыбак"


На картине "Старый Рыбак" известного венгерского художника Тивадара Чонтвари-Костки, написаной в 1902 году недавно обнаружили скрытый подтекст.
Если к середине картины приставить вертикальное зеркало, то в зависимости от того куда оно обращено, можно увидеть или Бога, сидящего в лодке, со спокойной горой на заднем плане, или дьявола, сидящего на вулкане со штормовым озером сзади.





via

@темы: Разное, Рисунки

---

Надо погамать :)

27.12.2011 в 17:23

Пишет  Gonzzza:

27.12.2011 в 10:18

Пишет  Wizzard Rick:

Новогоднее

26.12.2011 в 22:39

Пишет  Хитрый Умный Йож:

я хочу в это сыграть!!!

пикча

@темы: Позитив

---

27.12.2011 в 07:56

Пишет  Сарт:

26.12.2011 в 07:41

Пишет  Alna:

26.12.2011 в 05:08

Пишет  undel:

Жизнь насекомых
Знаете, есть такие фильмы, я бы даже сказала такой сюжетный принцип: Чужой против Хищника, Кинг-Конг против Годзиллы, Фреддии против Джейсона. То есть поставить одного монстра против другого и посмотреть, чья возьмет.

Недавно нашла их дивный реаловый аналог.
Это "Битва жуков-гигантов", которую показывают по Animal-planet.
Жизнь насекомых в живой природе снята на камеру и некоторые их встречи (когда встречаются те, у кого есть шансы справиться друг с другом) показывают как боевки. Каждая встреча - поединок: и кто кого съест.
Заодно рассказывают про насекомых - как живут, как устроены и чем убивают.
Не оторваться. Ощущение, что природа придумала себе компьютерные игры и рубится в них с остервенением - настолько разнообразны виды насекомых, способы атаки и всякие оружейные девайсы. В основном махаются хищники.
Я уже завела себе любимцев и исправно за них болею.

В битвах бывают самые разные насекомые, но есть и постоянные участники. Вот они:

1. Богомол
Люблю.
В передаче его называли леопардом в мире насекомых. Но он не леопард, нет.
Это дворянин. Причем, польский дворянин, такой, знаете, как из романов Сенкевича - с удалью, выпендрежем и неоднократной победой гонора над здравым смыслом. По итогам его битв складывается ощущение, что на размеры противника ему плевать в принципе. Ну отойди, ну видишь, из этой твари таких как ты можно сделать шестерых и еще останется. Ты на морду ее, на жвала посмотри. Отойди, целее будешь. Куда там! Лучше сдохнуть, чем уступить дорогу.
Крестьяне с вилами - он нападает
Другой дворянин - нападает
Банда разбойников - нападает
Армия - думаете, отступит? - Нападает, хуле!
Ну, Д`Артаньян, каналья. Обожаю!
О, эти эффектные позы, о, руки-ножницы!
Иногда в наглую заваливает превосходящего противника. Ну или гибнет как идиот.

2. Паук-скакун
Кавай!!! Ня!!!
Если у других пауков восемь тусклых мелких зенок в два ряда, то этот выглядит как кот из "Шрека". Не, он правда так выглядит.

смотреть?

Обладателю таких глаз можно простить многое.
А еще он умный. И берет тактикой. Притаится, смотает лапками чужую паутину (если охотится на другого паука), а потом ка-ак сиганет, ка-ак укусит. Главное не промахнуться в прыжке. А то сожрут, и эти ясные глазки угаснут навсегда.

3. Многоножка
Лидер в моем личном хитпараде "убейте это немедленно". Заводной апельсин. Сука-сука-сука!
Главарь и банда в одном лице. Вламывается в чужие дома, после себя оставляет "кровь-кишки-распидорасило".
Практически неуязвима. Каждая нога как армейский нож. Увертливая адски. Вдобавок к этому ядовитая.
Мерзотность песчаной многоножки превышает всё мыслимое (хотя, хотя... встреча с тигровой пиявкой заставляет расширить горизонты)
Ужасно хочу, чтобы ее наконец замочили. Плевать, кем. Можно даже муравьями. Хочу увидеть, как ее едят.

4. Белохвостый паук
Насекомое-гопник. Тоже любитель вломиться в чужой дом и выгнать или (и) сожрать хозяина.
Отрадой души моей стала его встреча с пауком-сенокосцем. Опять таки человеческая аналогия: гопник и мальчик с книжкой. Мобила есть? А деньги? А если найду?
А тоненький отличник поправляет очки, откладывает книгу и...
Дальше мальчик с книжкой идет домой, а труп врага остывает на скамейке.
Невозможно комиксовая радость.

5. Скорпион
Вот даже не знаю, что сказать. Равнодушна я к скорпиону. В боях ему пока не везет.

6. Пауки
Чаруют многообразием способов убиения ближнего. Их дофигища и больше. Кто-то заранее расставляет сеть, кто-то сначала ее плетет в лапах, а потом набрасывает на жертву как в гладиаторских боях, кто-то выстреливает ею. Наблюдать за ними - как "Манускрипт Ниндзя" смотреть.
А вообще пауков на свете около 60 тысяч видов. А не хищный из них только один. Один. Делайте выводы
Когда нет других моих фаворитов, болею за них.

7. Кузнечики и сверчки
А вот не ха-ха! Что слышали. Это он только в песне козявок не трогает и с мухами дружит.
На моих глазах сверчок-бульдог зажрал тарантула! Тарантула! Зажрал! За милую душу! Только суставы трещали!
Спортсмены. Крепкие ноги, тяжелые челюсти. В мордах решимость и упорная воля.

8. Муравьи
Не люблю я их. Вот не люблю и все. И поединки с ними не люблю. Хотя бы потому, что это не поединки.
Что за доблесть, когда любую красивую, сильную и хитровыебнутую мазафаку зажрут только потому, что она одна, а их тысячи. А по свистку набежит еще десяток тысяч. Символизируя, так сказать, победу толпы над индивидом.
Ну их нафиг с их трудолюбием, тупым коллективизмом (ах, какая прелесть! поднимают в нн-е количество раз больше своего веса, всю жизнь следуют приказам и даже дохнут по требованию - ну как ими не восхищаться, а?!) и прочим Крыловым.

Недавно осы махались с муравьями стенка на стенку. И осы победили! Муравьи отступили! Йеее!!!

Еще запомнилась встреча муравья с муравьиным львом. Для тех, кто не в курсе: представьте себе маленькую ямку в песке - не сильно выраженную. Такую воронку с довольно пологими, но осыпающимися краями. Осыпающимися - это важно.
Внутри, разинув пасть, сидит муравьиный лев и ждет, ну когда же, ну когда. Войти в эту ямку проще простого, а вот выйти - нет: края осыпаются, а муравьиный лев делает так, чтобы осыпались еще больше, так что жертва сваливается на дно и...
Привет, муравей!
Пока, муравей!
Но меня впечатлило другое: из передачи я узнала, что муравьиный лев - личинка золотоглазки. Шаблон мой разорвался с треском. Золотоглазка! Вздрагивающая прелестная полупрозрачная хрень с крылышками и абонементом в консерваторию, который она должна прижимать к субтильной груди!
Воистину, в Твин Пиксе невиновных нет.

Однако окончательным гвоздем в гроб моих (порожденных энтомологическим невежеством) иллюзий стала водомерка. Своеобразное чувство испытываешь, когда ведущий любовным голосом рассказывает, как водомерка несется, чтобы вонзить свой смертоносный хобот (или что это у нее там) в насекомое, которое упало в воду и не может взлететь.
Водомерка. Сраная водомерка! А туда же! Дэдли асассин

@темы: Разное, Наука

---

27.12.2011 в 12:09

Пишет  Скорчер:

ах, вот почему он так много говорит ни о чем )))

26.12.2011 в 20:10

Пишет  <Sarabi>:

Премьер-министр РФ Владимир Путин заявил, что государство должно "наращивать усилия" по использованию современных средств общения с обществом. "Главная цель - общенациональная психотерапия, чтобы внушить гражданам страны уверенность в завтрашнем дне", - пояснил премьер смысл регулярных обращений власти к народу.
lenta.ru/news/2011/12/26/psycho/

О! Не зря я перед телевизором ставлю баночку с водой и крем!

@темы: Политика внутренняя

---

27.12.2011 в 01:36

Пишет  Morceleb:

Срыв покрова

@темы: Юмор

---

27.12.2011 в 01:20

Пишет  Каздалевский:

Обращение Перзидента Роисси
Прошедшие в Москве и других городах нашей страны протесты показали, как взрослеет гражданское общество. Скоро мы выдадим ему паспорт, и оно наконец-то сможет уехать.

Помолодело лицо российской политики. И несмотря на пенсионный возраст, оно планирует управлять страной еще 12 лет. Если вы считаете прошедшие парламентские выборы нечестными и несправедливыми, то нам, в общем-то, наплевать. Президентские будут такими же, так что можете не приходить. Да, чуть не забыл: мы стали более лучше одеваться.

Многие из вас знают, что все эти годы я грел кресло для Владимира Владимировича. Кажется, я перестарался. Впрочем, я рассчитываю, что оно воспламенится уже не под моей задницей.
f5.ru/freshf5/post/391864

@темы: Юмор, Политика внутренняя